– Хай здесь они все, – заверил Сид. – Сверни в любой проулок – и найдешь все, шо тебе треба. А на центральной улице только больницы, стационары и реабилитационные центры.
– Нам нужен кабак «Бивис и Батхед», – напомнил Вениамин.
– Так мы туда и идем. Только по дороге заскочим к одному моему сыберу.
– Это еще зачем? – насторожился Вениамин.
– Хай это тот же кыр, – успокоил Сид. – Я только парой слов с ним перекинусь. Нужно же дать знать, шо со мной все в порядке.
Не дожидаясь, что скажет в ответ на это Вениамин, Сид свернул в узкий проулок. Обвалов последовал за ним. В конце концов, пока у него не было причин не доверять Сидору.
Пройдя по узкому проходу между домами – раскинув руки в стороны, можно было коснуться одновременно двух противоположных стен, – они оказались в крошечном дворике. Посреди двора, залитого новеньким черным асфальтом, стояла красная интерфонная будка. Двери выходивших во двор подъездов украшали аляпистые рисунки – похабные голые девки, размахивающие кредитными карточками, скрещенные кинжалы, обвитые змеями, черепа и кости. Судя по стилю, художники были разные, но работающие в одной технике и примерно в одинаковой манере. Стены были обклеены тусклыми афишками, распечатанными не иначе как на принтере, давно уже отслужившем свой срок, и совсем уж крошечными бумажными объявлениями с топорщащейся снизу бахромой нарезки с номерами комп-скринов и интерфонов.
– Слухай, мне здесь не любо, – посмотрев по сторонам, честно признался Вениамин.
Возможно, Сид и мог что-то на это ответить, но сейчас ему было не до того. Парень подошел – почти подбежал – к интерфонной будке и, распахнув дверцу, заглянул в нее.
– Порядок! – радостно сообщил он Вениамину.
– Что-то я особого порядка не замечаю, – недовольно буркнул тот.
– Шмотки Луки в будке, а значит, сам он на своем обычном месте.
– Шо за тип этот Лука? Зачем он нам нужен? Где его обычное место? И пуркуа его шмотки находятся в интерфонной будке?
Последний вопрос казался Вениамину наиболее сложным, но именно с него Сид и начал излагать краткую историю Луки Голослова:
– Шмотки Луки в будке, бикоз он в ней живет. Лука Голослов – виршеплет. Ну, бард одним словом. Обычно он исполняет свои вирши под лютню на углу Бейкер-штрассе и Модем-стрит. Оттуда до «Бивиса и Батхеда» рукой подать.
– Шо же мы сразу на Бейкер-штрассе не двинули?
Сид посмотрел на Вениамина так, будто тот сморозил откровенную глупость.
– Нужно же было убедиться в том, шо шмотки Луки на месте.
Несомненно, это многое объясняло.
– А-а, – задумчиво протянул Вениамин. – А пуркуа он живет в интерфонной будке?
– Не ведаю, – пожал плечами Сид. – Любо, должно быть.
Вениамину казалось странным то, что кто-то по собственному желанию мог выбрать в качестве жилья интерфонную будку. Но, в конце концов, о вкусах не спорят. К тому же, не следовало забывать, что данная интерфонная будка находится на территории квартала Желтые Кирпичи, обитатели которого, судя по тому, что уже было известно о них Вениамину, отличались редкостным своеобразием.
Стараясь не отставать от Сида, Вениамин пересек двор, на ходу заглянув через стекло в интерфонную будку, – на полу стояли две большие, мятые картонные коробки и лежал туго скатанный матрас, перетянутый тонким шпагатом.
Для того чтобы войти под низкий свод узкой и необычайно длинной подворотни, Вениамину пришлось пригнуть голову. А потом еще и неловко прыгнуть, чтобы не вляпаться в лужу какой-то черной, маслянистой, дурно пахнущей жижи. Вениамин ожидал, что улица, на которую выведет его Сид, окажется похожей на канализационный отстойник, но, по счастью, опасения его не оправдались. Бейкер-штрассе выглядела вполне прилично. Все те же торчащие из дорожного покрытия деревья с пятипалыми листьями и серые – отнюдь не желтые и, конечно же, не кирпичные – стены домов. Впечатление несколько портило то, что окна первых этажей были зарешечены, а краска на стенах домов облупилась и местами сползала широкими полосами, из-за чего не всегда можно было прочесть украшавшие стены лозунги и короткие афористичные высказывания. Хотя, возможно, это было и к лучшему, поскольку большинство надписей имели в высшей степени неприличное содержание. А в некоторых, особо циничных, даже упоминались Хиллос, Уркест и Сидун, с их детьми и всеми оллариушниками, вместе взятыми.
– Я разумею, шо это полное безобразие, – заметил Вениамин, имея в виду неприличные надписи на стенах.
– Нормально, – безразлично дернул плечом Сид. – Это же Желтые Кирпичи.
Да уж, квартал Желтые Кирпичи, – иначе и не скажешь. Но для того, чтобы понять, что сие означает, нужно родиться и всю свою жизнь – по крайней мере, большую ее часть – прожить на Веритасе.
У стены, что напротив подворотни, из которой вынырнули Вениамин с Сидом, стояли двое парней, одетые в разноцветные шорты и майки на тонких лямочках. Ребята о чем-то тихо переговаривались, бросая при этом заинтересованные взгляды на появившихся точно из-под земли незнакомцев. На психов ребята не были похожи, но что-то не вполне нормальное в их облике все же присутствовало. Чуть дальше, прямо посреди улицы, на перевернутом ящике сидела дама весьма бальзаковского возраста, одетая в коротенький домашний халатик канареечного цвета, отороченный искусственными перьями. Закинув одну ногу на коленку другой, дама сосредоточенно обстригала ногти на большом пальце левой ноги. И казалось, ей нет больше дела ни до чего на свете.
– А вот и Лука! – радостно возвестил Сид, направляясь к еще одному странному субъекту, который стоял, привалившись спиной к углу дома.
Виршеплет был невысокого роста, имел круглые щеки, заметно выступающий живот и лысину, ползущую ото лба к затылку. Костюм Луки также трудно было назвать живописным – серый, затасканный свитер, пузырящиеся на коленках тренировочные штаны и армейские сапоги из кожзама с обрезанными голенищами. По всем показателям – не менестрель, а грузчик со склада мороженой рыбы. Единственным, что определяло принадлежность Луки Голослова к славной и древней гильдии уличных певцов, была большая шестиструнная лютня, которую он держал как-то очень уж неуверенно – точно молодой папаша, впервые взявший на руки свое новорожденное чадо.
– Буэнос диаз, Лука! – приветствовал приятеля Сид.
Виршеплет медленно повернул голову и глянул на Сидора из-под полуопущенных век – взгляд у него был не то сонный, не то усталый, не то просто ко всему безразличный.
– Хау, бади, – вяло протянул Голослов.
Казалось, ему было лень не только ворочать языком, но и делать вообще что бы то ни было. В том числе и перебирать пальцами струны лютни.
– Куйдас кяси кяйб, Лука?
Виршеплет дернул самую высокую струну лютни, которая в ответ издала дребезжащий звук, режущий даже ухо, лишенное каких-либо претензий на музыкальный слух. Вместо того, чтобы ответить на заданный вопрос насчет того, как, мол, жизнь, Лука коснулся указательным пальцем колка лютни – вроде бы собирался подстроить струну, но в последний момент передумал – и произнес равнодушным голосом: