Полина собрала в охапку платье и все прочее и направилась к боковой двери, что вела в уборную.
– Все эти комнаты сообщаются между собой? Если выйти через соседнюю, я быстрее попаду к себе и будет меньше вероятность, что меня увидят.
Он кивнул. Внезапно на него накатила сонливость.
– Да, они смежные.
Взяв с прикроватного столика свечу, Полина вышла, а Грифф лежал на спине и слушал. Вот она открыла дверь, которая вела из уборной в его личную гостиную. Оттуда она могла попасть в коридор или перейти в…
О Господи!
– Стой! – Грифф вскочил с кровати, на ходу влезая в штаны, а в уборной на ходу схватил с вешалки чистую рубашку. – Подожди, Полина. Не надо…
Слишком поздно.
– Я не хотела… – пробормотала она растерянно, стоя посреди комнаты, той самой. – Простите. У меня не было намерения вторгаться в вашу… в ваше личное пространство.
Гриффин потер затылок. Теперь уже отговорками не отделаться: придется посмотреть в лицо собственным демонам. У него было такое ощущение, что он летит в бездну.
– Вы все это сами рисовали? – спросила Полина, поднимая свечу повыше. – Они… э… чудные.
– Нет, не я.
– Это хорошо… то есть я хочу сказать, что нет ничего плохого в том, что взрослый мужчина разрисовал комнату радугами и пони. Вполне… мило.
– Ты правда так думаешь? – Грифф вошел в комнату и прислонился к стене.
– О да, конечно. Они… резвятся и гарцуют. Только взгляните на них.
Господи. Бедняга не знала, как вывернуться, что сказать, чтобы его не обидеть. Она предпринимала отчаянные попытки пощадить его чувства, и хотя ей вряд ли это удалось, само стремление быть к нему милосердной уже согревало душу.
– Мне нравится, как грива этой лошадки развевается на ветру, – несла несусветную чушь Полина, изображая ценительницу искусства. – А что за цветы на лужайке? Одуванчики?
Все, больше сдерживаться Грифф не мог. Расхохотавшись, он вдруг с удивлением осознал, что собственный смех в этой комнате не кажется ему кощунственным и это хорошо. Он всегда мечтал, чтобы в этом месте звучал смех, расцветали улыбки, но Всевышний распорядился иначе, и все пошло прахом.
– Более нелепых пони я в жизни не видел, – признал Грифф. – Художник, что их рисовал, специализировался на изображении арабских скакунов. Его покровитель не смог оплатить карточный долг, и мы договорились, что вместо денег он пришлет его ко мне расписывать эту комнату. Но, как видите, художника слегка занесло.
– И чем вы тут занимаетесь?
– Да ничем, собственно. Работа так и осталась незаконченной. – Грифф кивнул на пустую южную стену. – Художник не стремился угодить моим вкусам, да перед ним и не ставилась такая задача. Эта комната задумывалась как женская.
Полина окончательно запуталась.
– А, понятно. Так вы собирались поселить у себя даму, в своих покоях. Женщину, которой нравятся радуги и пони.
В ее тоне явно прозвучали ревнивые нотки, что его очень порадовало, и он мог бы подразнить ее подольше, будь все по-другому.
– Не женщину, Полина, а девочку. – В горле встал ком, и он закашлялся. – Мою маленькую девочку.
Полина удивленно посмотрела на него, пытаясь понять, не разыгрывают ли ее, но нет, никаких признаков.
– У вас есть дочь?
– Нет. Да.
– Так «да» или «нет»?
– У меня… была дочь. Она умерла в младенчестве.
Полине стало трудно дышать. Она знала, что-то его тяготит, но и представить не могла, какую боль он в себе носит. Он потерял ребенка… Теперь все встало на свои места и нашло объяснение его поведению в воспитательном доме… Понятно, отчего он стремился уйти оттуда поскорее. А потом еще этот младенец, которого ему сунули в руки…
– О, Грифф, простите меня!
Он лишь пожал плечами.
– За что? В жизни такое случается.
– Наверное, вы правы, но от этого не легче.
Ей хотелось подойти к нему, но когда она сделала робкий шаг навстречу, он быстро отошел и принялся ходить по комнате.
– Как бы там ни было, комната так и осталась незаконченной. – Он обошел помещение по периметру и остановился у окна. – Так и не дошли руки поставить здесь детскую кроватку.
– Ваша мать ничего не знала?
Грифф покачал головой.
– Она в то время жила за городом. Я держу это комнату на замке с тех самых пор… с тех самых пор, как в ней отпала необходимость.
– Вам надо сказать ей правду. Она заметила: что-то здесь происходит, – но думает, что вы приносите в жертву котят или претворяете в жизнь какие-то извращенные фантазии.
Грифф усмехнулся.
– Неудивительно, что картины на стенах вас так шокировали. Можно представить, что вы себе вообразили.
– Лучше и не пытайтесь. – Полина еще раз обвела комнату взглядом. – Выходит, что матерью вашей маленькой девочки была…
– Да, моя любовница, – поспешил он подтвердить ее догадку. – Бывшая любовница.
«Бывшая любовница». Как ни старалась Полина быть милосердной, заставить себя выразить сочувствие Гриффу по поводу расставания с матерью его дочери так и не смогла.
– Вы ее любили?
– Нет, никаких высоких чувств – ничего, кроме физиологии. – Гриффин провел рукой по волосам. – Она была оперной певицей. Я знаю, это пошло, но отношения такого рода не редкость в нашей среде. Как бы там ни было, все давно в прошлом.
– Вам ни к чему оправдываться, в особенности передо мной.
– Будь у меня хоть какие-то оправдания, в первую очередь я должен был бы представить их вам. Но у меня их нет. Мы не были особенно близки, да и виделись редко, и все так или иначе шло к разрыву, но тут она сообщила мне, что ждет ребенка.
– Вы обрадовались этой новости?
– Я был в ярости, поскольку всегда старался соблюдать осторожность, да и она уверяла меня, что тоже предпринимает кое-какие меры. – Он принялся нервно мерить шагами комнату. – Как бы то ни было, ответственность за произошедшее я взял на себя и поселил ее в пригородном коттедже, нанял горничную и повитуху и выделил средства для ребенка. Было сделано все, что принято в моем кругу в подобных ситуациях.
– Когда беременеют любовницы, – добавила Полина.
Грифф кивнул.
– Я навестил ее в коттедже, убедился, что она ни в чем не нуждается, и заверил, что предоставлю финансовую поддержку ребенку. И как раз когда я собрался уходить, она схватила мою руку… – Грифф уставился в пустую стену, словно с нее считывал свои воспоминания. – И вот тогда я испытал настоящее потрясение. Мы никогда не держались за руки. И ребенок, мой ребенок, толкнулся в мою ладонь ножкой.