Секретарь кивнул:
— Извольте. Кто: Внук или Наследник? Яснее и короче,
по-моему, некуда.
— Право, не знаю, — тихо молвил Давыд Петрович. — Мы,
московские, далеки от большого света, питаемся все больше слухами и мнениями
петербуржских друзей…
— Внук, — отрезал Метастазио. — Только он. Наследник
вздорен, капризен. Наконец, просто не в своем уме!
— Но разве возможно, чтобы вопреки прямому порядку
наследования…
Секретарь снова перебил:
— Если в момент кончины великой императрицы Платон
Александрович все еще будет в силе, то очень возможно и даже неизбежно. Беда в
том, что светлейший помешался из-за вашей племянницы и дурит. Он болен от
страсти. Если немедленно не получит требуемого лекарства, то погубит и себя, и
будущее России. Так помогите же ему получить эту малость! — Метастазио
наклонился и схватил князя за локоть. — Вы можете это сделать! Я прихожу в
бешенство, когда начинаю думать, от каких пустяков зависят судьбы великой
державы! А также и наши с вами судьбы.
— Наши? — переспросил губернатор с особенным выражением.
— Да! Вы, верно, думаете, что я забочусь только о своей
участи? Разумеется, я себе не враг. И если воцарится злейший недруг моего
покровителя, судьба моя будет печальна. Но и вам несдобровать. Ваши контры с
Озоровским известны. Он заодно с Прохором Масловым, а Маслов один из всего
двора оказывает Наследнику знаки внимания. Начальник Секретной экспедиции
поставил на Гатчинца, сомнений в том нет! Поверьте хорошо осведомленному
человеку:
Озоровский мечтает от вас избавиться, шлет о вас
губительнейшие реляции, и если вы до сих пор еще держитесь на своей должности,
то лишь благодаря расположению к вам Платона Александровича. При победе партии
Наследника вас ждет немедленная отставка и опала.
Давыд Петрович расслабил галстух, словно ему вдруг сделалось
душно.
— Я… я должен посоветоваться со своими друзьями…
— Лучше станьте нашим другом, и тогда Москва будет
принадлежать вам. Город нуждается в твердой, но просвещенной руке. Так что?
Давыд Петрович молчал.
Не устоит, перекинется, боялся Митридат.
У него за спиной, в камине, громко стрельнуло, и Митя непроизвольно
дернулся.
Ох!
Экран качнулся, грохнулся на пол, и взорам обернувшихся
политиков предстал малый отрок с выпученными от ужаса глазами.
— Impossibile! — пробормотал Метастазио. — Откуда он здесь?
Стало быть, про Данилу побежденный Пикин ему рассказал, а
про Митридата нет. Получается, что капитан-поручик не вовсе пропащий?
— Это Митюша, воспитанник племянницы, — успокоил петербуржца
хозяин. — Он совсем еще дитя, не тревожьтесь. Затеялся в прятки играть. Ступай,
душа моя, побегай в ином месте. Видишь, мы с этим господином…
Итальянец проворно вскочил, двинулся к Мите.
— А-а!!!
Захлебнувшись криком, рыцарь Митридат припустил вдоль стены,
пулей вылетел за дверь.
Сам не помнил, как пробежал длинной анфиладой. Ворвался в
библиотеку с воплем:
— Данила! Он меня видел!
Фондорин и Павлина, сидевшие на канапе бок о бок,
оглянулись.
— Кто? — рассеянно спросил Данила, и вид у него был такой,
будто он не сразу узнал своего юного друга.
— Метастазио! Он хотел меня схватить! Он такой, он не
отступится! И князь Давыд Петровича оплел, интриган! Mon Dieu, je suis
perdu!.[4]
Графиня пронзительно завизжала, испуганно глядя на
Митридата.
Он хотел приблизиться к ней, но она заверещала еще пуще,
замахала руками.
— Минуту, друг мой! — сказал ему Данила. — Это истерика.
Ваше неожиданное красноречие напугало Павлину Аникитишну. Сейчас, сейчас. Есть
одно средство…
Он звонко шлепнул графиню по щеке, и она тут же смолкла,
ошеломленно глядя уже не на Митю, а на обидчика. Ее ротик задрожал, но прежде,
чем из него исторгся новый вопль, Данила наклонился и поцеловал — сначала
ушибленное место, а затем и губы, лишив их возможности производить дальнейший
шум.
Средство, действительно, оказалось удачным. Рука графини
немного пометалась в воздухе, потом опустилась Даниле на плечо и осталась там.
— Ну вот, — сказал он, высвобождаясь (причем не без усилия,
потому что к первой ручке, обхватившей его за плечи, присоединилась вторая). —
А теперь, Павлина Аникитишна, я всё вам объясню.
И объяснил — доходчиво и недлинно: и про необычайные
Митридатовы способности, и про его деликатность, понудившую образованного
отрока прикидываться младенцем. Рассказал и о Митином петербуржском взлете, и о
вынужденном бегстве. Не стал лишь касаться истории с ядом, сказав только:
— По случайности Дмитрий стал очевидцем одной каверзы,
затеянной Фаворитовым секретарем. Подробностей, ma chere amie, вам лучше не
ведать, ибо в подобных делах осведомленность бывает губительной. Вам довольно
знать, что Метастазио намерен во что бы то ни стало истребить опасного
свидетеля. И Дмитрий прав: этот господин ни перед чем не остановится. Судя по
тому, что он назвал меня мертвецом, — Данила невесело усмехнулся, — на меня у
славного итальянца тоже имеются виды. Если так, то защитить мальчика будет
некому. Нужно бежать из Москвы, другого выхода я не вижу.
— Да, едем в Утешительное, к папеньке! — воскликнул Митя. —
Это всего двадцать пять верст!
И сам понял, что сморозил детскость. Что может папенька
против всемогущего Фаворита?
Павлина закрыла лицо ладонями, посидела так некое время.
Митя думал, плачет. Но когда она отняла руки, глаза были сухими.
— Видно, делать нечего, — сказала она тихо, словно себе
самой. — Иначе никак… — Тряхнула завитыми локонами и дальше говорила печально,
но спокойно, даже уверен но. — Не поминайте злым словом, Данила Ларионович. И
плохо не думайте. Изопью чашу до донышка. Видно, такая судьба. Но и цену
назначу. Чтоб ни волос не упал — ни с вашей головы, ни с Митюшиной.
Фондорин как закричит:
— Мне такого выручательства не надобно! Да я лучше жизни
лишусь!