Даже если б за спиной не стояли Макс с Утконосом.
* * *
На новую службу Ника ехал, как на эшафот.
Нет, хуже, чем на эшафот, потому что, когда везут на казнь,
от тебя требуется немногое: не выть от ужаса, перекреститься на четыре стороны,
положить голову на пахнущую сырым мясом плаху, да покрепче зажмуриться. Тут же
задача была помудреней, с мазохистским вывертом.
Не просто явиться к месту экзекуции, но еще и лезть вон из
кожи, чтобы позволили подняться на проклятый помост. В загородном доме
господина Куценко, директора клиники «Фея Мелузина» (да-да, того самого
Куценко, из шибякинского списка приговоренных), кандидата на гувернерскую
должность ожидают, он рекомендован хозяйке самым лестным образом, но всё равно
нужно пройти собеседование. Если же Николас будет почему-либо, не важно по
какой причине, отвергнут, то… — Жанна разъяснила последствия с исчерпывающей
ясностью. И еще присовокупила (словно слышала совет, не так давно данный
Фандориным по поводу именно такой ситуации): «Только не думайте, что если вы
наложите на себя руки, то тем самым спасете своих детей. Просто в этом случае я
заберу в счет долга не одного вашего ребенка, а обоих».
Ни перед одним экзаменом магистр истории не трясся так, как
перед этим. Вступительный экзамен в ад, каково?
Пальцы так крепко сжимали руль, что побелели костяшки.
Фандорин вел машину совершенно несвойственным себе образом — рывками и
зигзагами, обгонял и слева и справа, а после поворота с Кутузовского на
Рублевку, когда поток несколько поредел, разогнался за сотню. Что это было:
нетерпение пациента перед мучительной, но неизбежной операцией или
подсознательное стремление угодить в аварию, причем желательно с летальным
исходом? Вспомнив, к каким последствиям приведет подобный поворот событий,
Николас резко сбрасывал скорость, но ненадолго — через минуту «фольксваген-гольф»
снова начинал рваться с узды.
Машина была хорошая, хоть и не новая. Жанна сказала, что
именно на такой должен ездить небогатый, но уважающий себя аристократ, который
вынужден зарабатывать на жизнь учительством. Одежду Николасу купили в магазине
«Патрик Хеллман»: два консервативных твидовых пиджака, несколько
двухсотдолларовых рубашек, неяркие галстуки. Продавщицы умиленно улыбались,
наблюдая, как стильная дамочка в мехах экипирует своего долговязого супруга, а
он стоит бука-букой, ни до чего ему нет дела. Ох уж эти мужчины!
Сверяясь по плану, Фандорин свернул па загородную трассу,
потом еще раз, на Звенигородское шоссе. Теперь уже близко.
Вот он, съезд на новехонькую асфальтированную дорогу,
обсаженную молодыми липами. Указатель с витиеватой надписью «Усадьба
Утешительное» (новорусский китч во всей красе), под указателем «кирпич».
Усадьба была видна издалека: ложноклассический дом с
колоннами, флигели и хозяйственные постройки, вокруг — высокая каменная стена.
Подъехав ближе, Николас увидел, что на стене через каждые
десять метров установлено по видеокамере, да и ворота непростые —
бронированные, такие танком не прошибешь. Непросто будет «Неуловимым мстителям»
добраться до этого «гада и обманщика». Агент по внедрению зажмурился, затряс
головой. Нужно взять себя в руки, успокоиться. Не дай боже, чтобы
нанимательница уловила в его голосе или мимике искательность — тогда всё,
провал.
— Опустите стекло, — сказал механический голос из динамика.
Опустил, раздвинул губы в равнодушной улыбке.
— Въезжайте, господин Фандорин. Стоянка для гостей справа от
клумбы. Ворота бесшумно раздвинулись. Въехал. А дом-то был не новодельный, как
показалось Фандорину издали. Самый что ни на есть настоящий русский классицизм.
Если приглядеться, то сквозь позднейшие перестройки и перелицовки в фасаде и колоннах
проглядывало восемнадцатое столетие. Жаль только, нынешние нувориши еще не
научились понимать красоту обветшалости — очень уж всё свежекрашенное,
прилизанное. Ничего, научатся. Богатству, как бронзе, нужно время, чтобы
покрыться благородной патиной.
Николас нарочно заставил горничную (до смешного
кинематографичную — в фартучке и даже с кружевной наколкой) немножко подождать,
пока со скептическим видом разглядывал потолок в прихожей: облака, упитанные
амурчики, Аполлон на колеснице — ерунда, бескрылая стилизация под рококо.
Неопределенно покачал головой. Мол, не решил еще, согласится ли работать в
доме, где хозяева столь невзыскательны к интерьеру.
В гостиную вошел с видом снисходительный и чуть-чуть
настороженным: художник Маковский, картина «Посещение бедных». А сам диктовал
сердцу ритм биения: не тук-тук-тук-тук, а тук… тук… тук… тук. Сердце изо всех
сил старалось, но получалось у него плохо.
Только всё это было зря — и напускная величавость, и насилие
над адреналиновым балансом. Хозяйку интересовал только один вопрос: правда ли,
что Николас настоящий баронет. (А Мадам Куценко оказалась женщиной молодой и не
правдоподобно красивой. Всё в ее лице было идеальным: кожа, рисунок губ,
изящный носик, форма глаз. Николас попытался мысленно хоть к чему-то
придраться, но не сумел — Инга Сергеевна являла собой само совершенство. Ей бы
легкое косоглазие, или чуть оттопыренные уши, или рот пошире — одним словом,
хоть какой-то дефект — и была бы неотразима, подумал Фандорин. А так вылитая
кукла Барби, свежезамороженная клубника.
— People at the agency told me that you have a hereditary
title. Is it true?[1] — спросила хозяйка, произнося английские слова старательно,
но не очень чисто.
— I am afraid, yes, — по-аристократически скромно улыбнулся
соискатель, да еще слегка развел руками, как бы извиняясь за это обстоятельство
своей биографии. — Nobody is perfect.[2] Правда, баронетство наше недавнее,
первым баронетом Фандориным стал мой отец.
— Для британца вы слишком хорошо говорите по-русски, —
забеспокоилась госпожа Куценко. — И потом… — Она замялась, но все-таки
спросила. — Скажите, а как человек может ну… подтвердить, что он действительно
имеет титул? Что, прямо в паспорта пишут: лорд такой-то или баронет такой-то?
— Зачем в паспорте? Выдается грамота, подписанная монархом.
Хотите, покажу, как это выглядит? Она у меня с собой. Там собственноручная
подпись королевы Елизаветы.