— Макналти.
Был уже поздний вечер. Папа рано лег спать. Мама чинила мою новую белую рубашку, разорванную по шву. Мы слушали, как ветер снаружи набирает силу, как дребезжат крыша, двери, оконные рамы. Слушали, как волны разбиваются о берег.
— Он тут уже несколько дней, — говорю. — Поселился в старом сарае.
— Может, надумал здесь зимовать. Где есть тепло и крыша.
— Мы могли бы ему отнести всякое. Ну, хлеб. Чай.
Тут она заговорила громко и торопливо:
— Да плевать я на него хотела, Бобби. — А потом провела рукой по глазам. — Прости, — говорит. — Ну конечно, отнеси ему что надо.
И шьет дальше. А иголка соскользнула, уколола палец.
— Черт! — говорит. И как отбросит рубашку. — Что же это за времена пошли, все только и делает, что рвется.
Посмотрела на ранку. Высосала кровь.
— Прости, — говорит. И отвернулась. — Ему еще нужно сдать всякие анализы, Бобби. — Я было открыл рот, а она прижала палец к губам. — Пока мы больше ничего не знаем. Ровным счетом.
Мы включили телевизор, но не прошло и нескольких секунд, как на экран выплыло ядерное облако.
— Да чтоб тебя! — ахнула мама и выключила.
Ночью я проснулся и услышал, как папа стонет. Ветер стих. Я встал на колени у окна, вслушался в гул двигателей вдалеке. Еще один стон.
— Прекрати, — прошептал я. — Давай лучше я заболею вместо него.
И вогнал свою иголку в край большого пальца. Вогнал под кожу между большим и указательным пальцем.
— Пусть лучше мне будет больно, — говорю. — Не ему.
Задержал дыхание, на глазах слезы — и вогнал иголку поглубже.
— А я все вытерплю, — шепчу.
Папа застонал снова.
— Прекрати! Оставь его в покое!
Зашептал одну за другой молитвы: «Радуйся, Мария», «Отче наш», «Конфитеор». Дотронулся до Марии и Бернадетты в пластмассовом гроте. Дотронулся до Айлсиного разбитого сердца, до серебряной монетки Макналти, до медяков Айлсиного папы, до перочинного ножа Джозефа, до эмблемы БЯР.
— Оставь его, — повторяю. — Возьми лучше меня.
Смотрю — в море стремительно падает звезда. Поискал в голове слова — загадать желание. А придумал только обещание.
— Если он поправится, — говорю, — я всегда буду хорошим. Всегда буду бороться со злом.
Утром я рано ушел из дому. Стал дожидаться Дэниела в боярышниковой изгороди на их дороге. Вот он наконец появился.
— Пст! — высвистываю его. — Дэниел!
Он посмотрел на меня.
— Я хочу тебе помочь, — говорю.
— Помочь?
— С фотографиями. Помогу тебе их развесить.
Он подошел ближе.
— Нас застукают, — говорит. — Ты ведь это понимаешь, да? Я-то это знаю с самого начала. Попасться — это часть замысла. Либо меня поймают, либо кто-нибудь донесет. Очень скоро. А когда меня поймают, им придется ответить за то, что изображено на этих фотографиях.
Мы посмотрели друг на друга.
— Тогда нас вместе застукают, — говорю. Распахнул пиджак, показал ему значок БЯР, приколотый у самого сердца. Он ухмыльнулся. — Вместе и отвечать будем, — говорю. — Плечом к плечу.
Он открыл портфель. Показал мне фотографии. Теперь на них был один только Тодд. Увеличенное лицо заполняло весь лист — зубы оскалены, в углах рта пена, глаза устремлены вниз, на незримую жертву и на повторяющиеся снова и снова слова: ГАД, МУЧИТЕЛЬ, ЖЕСТОКОСТЬ, ГРЕХ.
Я кивнул.
— Здорово, — говорю.
Мы обменялись рукопожатием, он сказал мне, что нужно делать, и в тот день я разбрасывал фотографии по партам и мусорным корзинам, всовывал их в библиотечные книги. Только раз я едва не попался, в обеденный перерыв, когда выскальзывал из раздевалки для мальчиков — фотографию я там оставил в душе. Мимо проходила мисс Бют. Она замедлила шаг.
— Здравствуй, Роберт, — говорит.
— Мисс.
— У вас разве сегодня есть урок физкультуры?
— Да, мисс. Нет, мисс. — И смотрю в пол. Чувствую себя страшно глупо — надо же так быстро засыпаться. — Не знаю, мисс.
Мы стоим так. В какой-то момент я даже подумал: а вот открою портфель и покажу ей. Да, мисс, это я.
Она подняла руку и выловила из воздуха что-то незримое.
— Погляди-ка! — говорит. — Привет, маленький верхолаз.
Крошечный паучок. Он проковылял по ее ладони, потом свесился на нити с пальца.
— Посмотри, какое мастерство, — говорит. — Посмотри на его паучье совершенство. — И трижды обвела им вокруг моей головы. — Он принесет тебе удачу, Бобби. Загадывай желание.
Я улыбнулся:
— Спасибо, мисс.
Она проследила, чтобы паук добрался до земли, потом отвернулась.
— Пусть все у тебя будет хорошо, Бобби, — говорит.
39
Похоже, Айлса прочитала мои мысли. Дело шло к вечеру. Я готовил уроки — рисовал череп, так, чтобы было видно, как смыкаются кости, как образуются отверстия, как все в нем прекрасно приспособлено для того, чтобы защищать мозг. Я закрашивал глазницы в густо-черный цвет, а мысли блуждали в дюнах, отыскивая Макналти. Я как раз хотел спросить у мамы, можно ли отнести ему еды, и тут раздался стук в дверь.
— Кто там? — окликнула мама.
— Айлса Спинк! — донеслось снаружи.
— Заходи, лапуля! — кричит мама.
Айлса щелкнула щеколдой, вошла и стоит улыбается.
— Здравствуй, лапуля, — говорит мама и ерошит Айлсе волосы.
— Я вот что вам принесла, — говорит Айлса. Развязала полотенце, достает целую тарелку корзиночек с вареньем — все яркие, блестящие. — У нас лишние остались, миссис Бернс.
— Лишние? У тебя же полон дом прожорливых мужиков.
Айлса только подмигнула:
— Припрятала и втихую вынесла из дому. Им только волю дай, они их тарелками будут лопать. Берите. — И протягивает папе. — Я же знаю, что вы их любите, мистер Бернс. Есть со смородиной и со сливой. Очень вкусные.
Папа причмокнул и выбрал смородину. Съел. Айлса протянула тарелку нам с мамой. Мы съели, ухмыльнулись, облизали пальцы и сказали, как вкусно.
— Ты ведь за нашим Бобби, небось? — говорит папа.
— Пришла отвлекать его от работы, — говорит мама. — Сбиваешь бедного парня с пути.
Айлса пожала плечами, потом призадумалась.
— Сбиваю, — говорит.
Мама прищелкнула языком.
— Мы слышали, в школу ты так и не ходишь, — говорит.