Наблюдая за мужчинами. Скрытые правила поведения - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Ястребов cтр.№ 45

Запасайся терпением и жди. Прислушайся к предупреждению: ты еще не испытал всю мерзостную остроту ощущения возраста и только коготком увяз в хляби страданий. По геологическим меркам человеческого возраста, прожитые годы, поверь, не более чем ничего.

Тебе недостает четкости, силы и завершенности. Если не изменишься, то при встрече с самим собой через пять лет ты себя возненавидишь. Стань сосредоточенным как музыкант, играющий на ударных. Не утомляйся в сопротивлении самому себе, обстоятельствам и трансцендентным страхам. Не утрачивай брезгливости по отношению к пошлости, дурным женщинам и подлости. Торопись повернуть судьбу. Если ты этого не сделаешь, то очень скоро жизнь покажет тебе свое исподнее, и ты превратишься в «экзистенциального печальника».

Когда юноша клянется совершить подвиг во имя любви, это не означает, что он готов стать знатным куроводом, закончить школу без троек, написать диссертацию или жениться. Нет, он просто жаждет эффектно и окончательно распорядиться жизнью, а не быть знатным куроводом.

В 30 лет мужчина – кочевник-овцевод, защитивший диссертацию.

Мужчины в сорок – это какое-то совокупное кочевье куроводов, ремесленников и овцеводов. И все они растеряны, и все хотят закончить школу жизни без троек. Но пора защищать докторские на тему: «Как детям закончить школу без троек».

В 50 лет мужчина – хвастливый куровод-овцевод, которому боязно рисковать здоровьем. Наступает пора сдавать выпускные любовные экзамены. Сколько ни старайся, жизнь в графе «любовь» поставит тройку. И то из сострадания.

Юноша любит похвалиться в разговоре с товарищем, что за завтраком случайно выпил три стакана коньяку, перепутав его с чаем.

В 30 лет как-то не очень бодро вспоминают фальшивые истории о гомерических любовных победах.

40-летний занимается эскалацией тоски и обижается, когда ему сообщают, что мировую печаль не он придумал.

После любовного поражения 50-летнему следует отправиться куда-нибудь на Север, чтобы оптимистически констатировать: черные дни сменились белыми ночами.

Календарная цикличность возрастных печалей и радостей напоминает земледельческие работы: весенние труды землепашца, обещающие добрые всходы, иногда реденько пробиваются чахлыми былинками, а случается – угнетаются дурной погодой. Поэтому надобно печалиться, но принимать любой урожай как должное.

Каждая дата индивидуальной биографии символична.

Каждый возраст открывает, казалось бы, уже изведанный космос. Заново открывает. О возрасте знают все понемногу, но никто не знает всего.

В 40 лет жизнь наглядно показывает уместность самоограничения: само понятие экзистенции сжимается до кавычек социального статуса и с трудом подавляемых комплексов.

Со здоровьем не совсем ладненько. Т. Фишер авторитетно свидетельствует: «Врачи не любят возиться с пациентами в возрасте: все равно старость уже не лечится. Когда тебе нет тридцати и ты приходишь к врачу с жалобами на неважное самочувствие – то есть на что-то не столь очевидное, как сломанная нога, – тебе говорят, что это вирус: «Лежите в постели, пейте лекарство». А после сорока все валят на возраст. («А чего вы хотели? Вы уже вышли на финишную прямую»)».

Скулеж и визг страстей утих. Обострившееся чувство тишины. Что это? Почему все молчит? Просто любовные сирены замолкают при твоем приближении. Или того хуже: именно в 40 лет со всей обостренностью осознается мысль: как разрушает чувство, которое переполняет нас, как непосильна бывает для нас любовь, которую испытывает к нам кто-то.

Не важно, кем ты стал, хотя бы по причине, на которую указывает герой А. Мёрдок: «Любого человека, даже самого великого, ничего не стоит сломить, спасения нет ни для кого». Печально и другое: ощущение мрачной неизбежности завтрашнего дня. Дж. Конрад приурочивает кризис жизни к 40-летию: «Наступает пора, когда человек замечает впереди мрачный рубеж, предупреждающий его о том, что первая молодость безвозвратно ушла».

Мужчина не понаслышке познает высокую цену мысли А. Моруа: «Любовь начинается с великих чувств, а кончается мелкими сварами». Эта банальная фраза неожиданно обретает глубокий смысл. Тем более что в голове свербит анонимный или тобою самим созданный афоризм: «Каждый юноша мечтает добыть женщину. Каждый сорокалетний не знает, как от нее избавиться».

Не торопись ни во что вникать: твоя задача выжить, а потом разобраться что к чему.

Надо совершенствоваться, чтобы не казаться самому себе скверно помещенным в жизнь человеческим капиталом. Наступила пора привести себя в порядок.

Отсутствует единое мнение относительно интересующего возраста. Наука и культура предлагают самые противоречивые размышления. Начнем с обидного. Дж. Бернард Шоу в работе 1903 года «О правилах революционера» писал: «Каждый человек старше сорока – негодяй». Ф. Достоевский в «Записках из подполья» выразился еще радикальнее: «Дальше сорока лет жить неприлично, пошло, безнравственно! Кто живет дольше сорока лет – дураки и негодяи».

Смягчим разоблачительный пафос классиков размышлениями психологов. Американский писатель Б. Фрид так определяет кризис сорокалетия: «Это время, когда все прежние достижения теряют смысл: все становится серым, высыхает или успокаивается». А по мнению психолога У. Питкина (следует отметить, завидного оптимиста), человек, не достигший 40 лет, ничего собой не представляет. Он мало прожил, не проанализировал свой опыт и не сделал соответствующих выводов.

В сорок принято подводить очередные итоги прожитого. Какими бы они красивыми ни были, они в равной степени порадуют и удручат. Вспоминается горькая мудрость Ф. Ницше: «Когда ты будешь у цели своей, на высоте своей, ты споткнешься». Споткнешься не от того, что обманут ноги. Ты преуспел, ты достиг своих целей, но ты споткнешься о правдивость непроговоренного: потребность в борьбе окажется ценнее результатов. Логика завершенного на этом этапе жизненного проекта, быть может, склонит к наслаждению, но анализ, даже самый поверхностный обзор механизмов формулирования этой логики, засвидетельствует случайность обретенного.

По Ницше, если строптивец не желает идти, как ему предписывает судьба, она тащит его силком.

Герой Дж. Кэрри размышляет: «Спиноза … умер в сорок лет, надышавшись стекольной пыли. Не очень это полезно для здоровья – шлифовать линзы». Кстати, не очень полезно для здоровья доживать до сорока лет. Кстати, очень дурная мысль…

Нет сомнения, есть чем гордиться – что-то да претворится в жизнь, однако катастрофическая алогичность композиции свершений куда более масштабна, чем объем преуспевания. И речь даже не идет о вынужденных компромиссах. Нагота истины в ином: человек пришел не туда, куда указывал точно рассчитанный им самим план. Итоги случились наперекор индивидуальной воле. Результаты убедительны, мускулисты и красивы, но они прячут самого человека в фигуре повторяемости. Ты жил, подчиняясь законам дня, а теперь хочешь на основании логики прожитой повседневности выстроить убедительную концепцию самого себя, не случайную, философски выверенную. Вот она, неотвратимая истина, обустроенная по законам метрики беспорядочного сочленения аморфного и волевого. Здесь должно прозвучать что-нибудь из Сартра. И все же лучше вспомнить исповедь одного из 40-летних горьковских героев: «Я, знаете, раньше хорошо спал. А теперь – лежу, вытаращив очи, и мечтаю, как влюбленный студент, да еще с первого курса… Хочется мне что-то сделать… эдакое, знаете, геройское… А что? Не могу догадаться… И все кажется мне: идет по реке лед, а на льдине поросенок сидит, такой маленький, рыжий порося, и верещит, верещит! И вот я бросаюсь к нему, проваливаюсь в воду… и – спасаю порося! А оно – никому не нужно! И – такая досада! – приходится мне одному того спасенного поросенка с хреном съесть…»