Старик был затюканный жизнью плотник, и мои уличные замашки никогда ему не нравились.
Мир его праху.
Говорят, некоторые полицейские неплохо поживились тогда. Может, с тех пор я и недолюбливаю копов.
Сегодня тряхануло ровно в три. Когда дело касалось взрывчатых механизмов, Леон Бернштейн был точен как часы.
Дверь туалета только слабо звякнула. Ни одна бутылка не разбилась.
Посетители «Затмения» высыпали на улицу. Бежали взволнованные люди без шляп. Машина, набитая полицейскими, обогнала меня на предельной скорости, какая была ей доступна. Проехала «скорая», звеня колоколом, забирая по тротуару там, где движение было гуще. Керни-стрит я пересек рысью. Темный проулок, уходивший в сторону Бродвея, был – пекло в праздник.
Самый праздник был там, где недавно стояла стена двухэтажного дома. Теперь мелкая кирпичная крошка покрывала искореженные остатки автомобиля и труп неизвестного мужчины.
Рядом со мной пронесли носилки, и я услышал тихий вой, такой тихий, что и криком не назовешь. Но в нем, в этом вое, будто слился страх всех, кто боится смерти.
– Что случилось? – спросил я.
– Ребята О'Лири подорвали итальяшек, – ответил возбужденный мальчишка. – Два клиента скопытились, а шлюхам – хоть бы хны.
Я давно заметил: мальчишки – они всё узнают первыми.
Высокая и стройная Филис была одета в голубое платье, открывающее то, что стоило показать: плечи, шею и верхние пять дюймов спины. Овальное розовое личико и волосы самого рыжего цвета, какой может дать хна. Одним словом, она совсем не походила на свою сестру.
Втроем мы сидели в гостиной Витторио Компито и пили пшеничный виски, разбавляя его шипучкой из сифона.
– Похоже, в самом деле канадский, – сказал я, приканчивая третий стакан.
– Ни в чем нельзя быть уверенным, дорогуша, – ответила Филис. – Эти ирландцы такие прощелыги. Никогда не знаешь, что они туда добавляют. На прошлой неделе Витторио принес бутылку джина – так мне показалось, что это была опийная настойка.
Она нервно улыбнулась, обнажив острые зубки, чуть испачканные в ярко-красной помаде.
– Я чувствую, мама не зря за тебя волновалась, – строго начала Салли. – Она просила тебе передать…
Чего боялась ее мама, я так и не узнал: дверь с грохотом распахнулась, и вошел Витторио. Это был плотный, смуглый, моложавый мужчина, с широкими скулами и узко посаженными глазами, одетый в черную шляпу-котелок, прекрасно сидевшее черное пальто, темный костюм и черные ботинки; складывалось впечатление, что все это он купил в магазине каких-то пятнадцать минут назад.
– Милый! – закричала Филис, кидаясь к нему на шею. – У нас гости. Это друг Салли, она познакомилась с ним в поезде…
– В том самом поезде, – проскрипел Витторио, – который привез сюда этих чертовых взрывников-ирландцев.
Голос у него был низкий и сиплый. Он подошел к столу и налил себе виски.
– Если настала пора собирать виноград, – сказал я по-итальянски, – я умею обращаться с серпом и винным прессом.
Он посмотрел на меня изумленно.
– Ну и акцент у тебя, – сказал он по-английски. – Ты что, итальянский в колледже учил?
– Под Витторио на Пьяве, – ответил я. – Там было жарко, но у местных девушек многому можно было научиться.
– Ты в самом деле умеешь обращаться с серпом? – спросил он, тоже переходя на итальянский.
– Si, signore, – ответил я. – И с «ремингтоном», и с «томпсоном», и с «льюисом», если в том будет нужда.
(перебивает)
Кто же из нас не умеет обращаться с серпом? Нас ведь всех в школе учили разбирать и собирать «калашников» на скорость.
Однажды в Америке мы устроили большую вечеринку. Пришли русские эмигранты-программисты. Американские профессора. Журналисты из разных стран. В том числе – один новозеландец, специалист по Афганистану. Ездил туда много раз, провел там лет десять как минимум – и в восьмидесятые, и при талибах, и при американцах.
Все выпили, стали рассказывать, кто что умеет. И наша русская подружка похвасталась, что в школе могла разобрать и собрать АК-47 за 15 секунд. Новозеландец удивился и переспросил:
– Как это: разобрать и собрать? В этом же нет никакого смысла. Его же надо разобрать, смазать и собрать!
Подружка рассмеялась и сказала:
– Вот, сразу видно: человек умеет обращаться с оружием! Наверное, и стрелять приходилось?
Он посмотрел на нас и так серьезно ответил:
– Поверьте, я никогда не стрелял в хороших русских парней!
И как-то сразу стало понятно, что встречались ему в Афганистане все больше плохие русские парни.
Мы вышли на улицу и влезли в заляпанную грязью машину. За руль сел молодой парень в кепке, низко надвинутой на глаза. Рядом с ним Витторио. Остальные устроились на заднем сиденье. Дождь хлестал по брезентовой крыше, просачиваясь в щели.
– Черт! Лучшей ночки и не придумаешь, – проворчал Витторио, пытаясь увернуться от капель. – Заедем на Контон-стрит, заберем одного паренька.
По дороге он рассказал мне, что происходит: О’Лири затеял передел города, выписал из Бостона двух профи, и сегодня они подорвали один из лучших борделей Витторио. Настала пора нанести ответный удар.
Человечек, которого подсадили в машину на Контон-стрит, был слишком толст для нашего автомобиля. И еще – слишком напуган.
– Витторио, – сказал он дрожащим голосом, – ты же понимаешь, при всей нашей дружбе…
– От тебя ничего не потребуется, – перекрывая шум дождя, сказал итальянец. – Ты только подойди, постучи в дверь и крикни: «Откройте, полиция!»
– А если они начнут стрелять?
Мне казалось, его дрожь передается сиденью – хотя, может быть, машину просто подкидывало на ухабах.
– Они же не идиоты, кто ж стреляет в полицию? – усмехнулся Витторио. – Лучше спокойно сесть в тюрьму на пару дней, а потом выйти под залог. Сам знаешь, как это делается.
Дождь прекратился, зато выбоин на мостовой стало больше. В течение следующего получаса каждому представилась возможность посидеть на коленях у соседа.
У ворот, к которым мы подрулили, висела старая электрическая вывеска. Раньше, когда лампочки в ней были целы, она гласила: «Ресторан “Парамаунт Боллрум”». За воротами, в нескольких шагах, стояло приземистое деревянное строение цвета плесени, окруженное по преимуществу мусором. Дверь и окна ресторана были закрыты.
Мы вышли из машины, Витторио вручил мне «харрингтон», а сам вынул «томпсон» и ткнул полицейского дулом.
– Пошел! – скомандовал он.
Толстый человечек вошел за ворота и, переступая через пивные жестянки, бутылки и старые газеты, направился к ресторану. Он надвинул шляпу на глаза и сунул руки в карманы плаща. Наверное, ему хотелось выглядеть крутым, но все равно в его фигуре сквозила растерянность. Обернувшись через плечо, он крикнул: