Калейдоскоп. Расходные материалы - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кузнецов cтр.№ 42

– Я не могу, мы все не можем, – ответил Альберт. – Все мы – потерянное поколение, не только я. Даже Джеймс, мой брат, и тот не смог.

Потерянное поколение, вашу мать, подумал Генри, лорды хреновы, вырожденцы европейские. Шлюхи ему не нравятся. Яйца бы лучше себе пришил!

– А что с твоим братом? – спросил он, почти не в силах сдержать смех.

– Он был на Великой войне и видел то, что не следует видеть человеку.

То, что не следует видеть человеку, можно увидеть в любом городе, подумал Генри. Надо только уметь смотреть.

– Нет, не просто кровь и смерть, – продолжал Альберт. – К этому он был готов. Мы же имперская нация, мы привыкли воевать. Но там было что-то… такое, о чем он даже не хотел говорить. Однажды я застал его пьяным, совсем пьяным, не как мы сейчас, по-настоящему пьяным, и он пытался рассказать… что-то про белесый туман, невидимое оружие… я убедил себя, что он бредит… но я-то знаю, все это – правда. Джеймс действительно увидел на фронте что-то нечеловеческое… какой-то древний ужас.

– Белесый туман. Невидимое оружие, – сказал Генри. – Конечно. Немецкие газы. Мерзость, но ничего древнего. Очень современная вещь.

Ему расхотелось смеяться. Война, вспомнил он прочитанную где-то фразу, послужила развитию пластической хирургии.

Бляди.

– Он застрелился через два года после демобилизации, – сказал Альберт. – Мой старший брат. Я всегда считал, что он умнее меня, сильнее, смелее. Круче, как сказали бы вы, американцы. А он выстрелил себе в висок. Весь стол в отцовском кабинете был в его мозгах. Все бумаги, которые он должен был подписать.

Несколько шагов они прошли молча.

– Я не могу об этом забыть, – сказал Альберт.

– Ебать! – вдруг взорвался Генри. – Ебать всё это! Не смей забывать! Какого хрена ты должен забыть своего брата? Помни о нем! Возьми лучшую девку в «Дель Монте», трахни ее, засади ей до самой матки – сделай это в память о своем брате, сделай за себя, за него, за весь этот гребаный мир! Просри свои деньги, просади их впустую, на шлюх, казино и собачьи бега. Посмотри на меня: ни работы, ни сбережений, ни надежд. И я – счастливейший человек в мире. Ты знаешь, раньше я думал, что я писатель и мне надо написать Великий Роман. А теперь у меня ничего не осталось, и я понял – ничего не надо делать. Я и так писатель. Каждый день я пишу книгу своей жизни, пинок под зад Богу, Человеку, Судьбе, Времени, Красоте и Любви. Каждый день моей жизни – новая страница моего романа, новый куплет в песне, которую я выхаркиваю миру в лицо. И ты тоже – живи так, чтобы каждый день был памятником твоему никчемному брату, напоминанием о том, что его убило. Каждая капля твоей крови, каждая капля спермы…

Тут Генри теряет равновесие, Альберт ловит его почти у самой земли.

– Черт, мои очки! – говорит Генри. – Помоги мне найти, я без них ни хрена не вижу.

Альберта и Генри встретили громкими криками радости, да и без того в «Дель Монте» стоял гам неудержимого веселья. Саксофон надрывался, публика галдела по-французски, по-английски, по-русски, по-голландски и еще на паре азиатских языков, которые трудно было разобрать. Генри захотелось сорвать с себя одежду и пуститься в дикий пляс. Они подошли к стойке бара, женщины потянулись к ним, словно мухи. Еще бы! По Альберту сразу видно – богач, так что и Генри в своем старом костюме сойдет сегодня за богатого англичанина, играющего в Гарун-аль-Рашида.

Три девки, вываливая груди из глубокого декольте, взяли их в оборот, требуя «шампанского» – на самом деле, дешевого игристого вина, если вообще не сидра, превращавшегося в шампанское только в счете.

Им было лет семнадцать, от силы – девятнадцать. Похоже, все три русские.

– Русские девки обрушили рынок шанхайской проституции, – проорал Генри в ухо Альберту. – Десять лет назад белые женщины были здесь на вес золота. А эти поначалу брали едва ли не меньше китаянок – пока русских не стали нанимать охранниками, это был единственный способ хоть как-то не сдохнуть с голоду.

За соседним столиком светловолосая девица с трудом освободилась от тесного платья и, тряся грудями, залезла на стул. Пышные подвязки жухлыми цветами алели на рыхлых бедрах.

– Аукцион! – закричала она. – Делайте ваши ставки! Я дам тому, кто предложит лучшую цену!

– Не покупай, – прошептал Генри Альберту, – переплатишь. Возьми любую другую, ты англичанин, может, они с тобой и забесплатно пойдут. У русских нет паспортов, они, чтобы отсюда выбраться, на все готовы.

В глубине зала несколько китаянок танцевали с русскими шлюхами. Статные и высокие русские были за мужчин. Генри знал: так китаянки учатся танцевать европейские танцы. Билетики дешевле любого учителя.

Девушка, просившая шампанского, уселась Альберту на колени.

– Не хочешь выпить – пойдем потанцуем. Всего три билетика за танец, а я хорошо танцую.

– Я не хочу танцевать, – сказал Альберт.

– Не стесняйся, парень, – сказал Генри. – Три билетика не деньги, потанцуй, потискай, может, решишься на что.

Девушка скривила пухлые, почти детские губы:

– Тискаться в бардак идите, я танцевать хочу.

Теперь, когда она не шептала, а говорила громко, Генри услышал, какой у нее звонкий, сильный голос. Ей бы в кабаре петь.

– Как тебя зовут? – спросил Генри.

– Таня, – ответила девушка.

– Традиционное русское имя, – он толкнул Альберта в бок. – Сходи, потанцуй, что ты, в самом деле?

– Только тише, у меня там внизу больная мать, – сказала девушка.

У половины русских шлюх, которых знал Генри, была больная мать, каждая третья из старинного княжеского рода, каждая четвертая рассказывала про свой первый бал в царском дворце.

Впрочем, сегодняшняя была слишком молода для дворцовых танцев. Большевики убили царя, когда ей было лет семь, если не пять, – Генри плохо помнил русскую историю, достаточно и того, что в Шанхае он научился не путаться в русских именах, в этих бесконечных Таньях, Соньях, Машах и Наташах.

Худощавую брюнетку, возившуюся с застежками платья, звали Олга. У нее были маленькие груди и узкие бедра.

– Не гаси свет, – сказал он. – Я люблю смотреть.

– Хорошо, – сказала Олга, – только не шуми, ради Бога.

– Конечно, – сказал Генри и завалил ее на спину. Пружины кровати жалобно скрипнули, Генри почувствовал, как напряглось худенькое тело. Раздвинув девушке ноги, он уставился на ее щель. Он не торопился: за уплаченные деньги хотелось растянуть удовольствие.

– Расскажи что-нибудь о себе, – сказал он.

– У всех русских одна и та же история, – сказала Олга, – тут не о чем рассказывать. Давай, не тяни, ты мне не за разговоры платишь.

Генри ничего не ответил. Как всегда, вид разверстого женского лона зачаровал его. Дикий смех, который рвался из глубин его существа на авеню Фош, снова поднимается к губам – и Олгина расселина начинает смеяться в ответ, хохот рвется сквозь пушистые бакенбарды лобковых волос, морщит складками поверхность бедер. Генри смотрит в этот кратер, в этот потерянный и бесследно исчезнувший мир, слышит звон колоколов Святой Руси, мелодию мазурки, тихий шепот на незнакомом языке, видит сверкающий паркет дворцовых зал, танцующие пары в бальных платьях, золоченые кареты у барочных подъездов, поводящих мордами гнедых коней, легкий пар дыхания, мужика в смешной шапке, милое, простое крестьянское лицо; слышит звон колокольцев, топот копыт, крики ямщика; видит заснеженные равнины, санный след, мчащихся всадников, летящие с неба белые хлопья, а потом – вой волков, женский визг, истошные крики, выстрелы, выстрелы – и над всем этим смех, неудержимый, рвущийся наружу красный дикий смех.