Калейдоскоп. Расходные материалы - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кузнецов cтр.№ 105

* * *

Понимаешь, Россия – это такая страна, откуда все всё время уезжают. Кто-то возвращается, кто-то приезжает снова, но все равно – для нас это такая страна, откуда все бесконечно уезжают. Эмигранты после революции, беженцы в войну, евреи в семидесятые… у моих родителей уехали ближайшие друзья, так что все мое детство прошло в размышлениях об их судьбе. Даже не о том, что лучше – уехать или остаться, а просто о том, какова жизнь там, по ту сторону. Я представлял себе ностальгию, воображал, что чувствует человек, который знает, что никогда-никогда не сможет вернуться туда, где прошли его детство и юность…

Но я не собирался уезжать. Я знал наизусть «не с теми я, кто бросил землю на растерзание врагам» и «я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был», ахматовскую классику, – ну, и других авторов, похуже, что-то вроде «но всем живым нельзя уехать с живой земли» или «уезжайте – а я останусь, я на этой земле останусь, кто-то должен, презрев усталость, наших мертвых стеречь покой».

А потом наступил конец восьмидесятых, занавес рухнул, все снова стали уезжать. Я прочитал у Дмитрия Савицкого: «Москва превратилась в густонаселенную пустыню», – и подумал, что это про меня, так много друзей и приятелей уехало. И все девяностые мы, оставшиеся, спрашивали себя: правильно ли мы сделали?.. или нет, мы говорили, что те, другие, потеряли возможность жить в удивительное время. Я спросил приятельницу, не жалеет ли она, что уехала, а она ответила: «Можно подумать, ты остался!» – и в самом деле, той страны, где мы жили, уже нет, так что, оказалось, мы все уехали, тем более что многие, наоборот, вернулись в Москву – и из Израиля, и из Америки…

А потом наступили двухтысячные, и постепенно все стали снова уезжать… вначале еще говорили про дауншифтинг, расслабленную жизнь в Азии, возможность быть гражданином мира, жить на три столицы, но чем дальше, тем увереннее возвращалась знакомая риторика моего детства: навсегда забыть эту страну, выбрать свободу; и, наоборот: кому мы там нужны? надо остаться, чтобы сохранить верность своим идеям, надо попытаться хоть что-то изменить здесь… Ощущение дурного замкнутого круга было так сильно, что я, наверно, и уехал для того, чтобы мои дети или хотя бы мои внуки больше не принимали в этом участия. Даже если они будут думать «а не вернуться ли мне в Россию?», это будут их персональные размышления, а не морок, охвативший всех вокруг.

Чего я не чувствую, так это ностальгии. Если я чем-то и заплатил, то лишь стыдом, который испытываю, читая в «Фейсбуке»: «Если бы они не уезжали последние двадцать лет, сегодня на улицы вышло бы не пятьдесят тысяч, а полмиллиона, как в 1990-м». Ну да, стыдно, а как же иначе? Я ведь вырос, повторяя, как мантру, что с живой земли нельзя уехать всем живым, и убежденный, что кто-кто, а уж я-то точно буду с моим народом там, где он окажется.

После каввали всегда приходит опустошение: как будто Аллах покидает Зульфакара, а вместе с Ним из тела уходят все силы. Мастер Ахмед Хан говорил: это потому, что ты мало уделяешь внимания молитве. Ты поёшь, как певец на концерте, ты опьяняешься звуками своего голоса – и когда каввали заканчивается, тебе плохо, как пьянице, у которого закончилось вино. А надо петь так, будто ты молишься, – и тогда после каввали в твоем сердце будет одна лишь умиротворенность – как после молитвы.

Конечно, мастер прав – но здесь, в Европе, вдали от сияющих снежных гор и ледяного голубого неба, Зульфакару почти никогда не удавалось петь, как его учил Ахмед Хан. Всё, что он мог сделать после концерта: сесть, закрыть глаза и постараться увидеть, как взлетают к небесно-синему куполу гробницы святого Али белые голуби – крылатое эхо заснеженных вершин, окружающих Мазари-Шариф. Сто тысяч птиц чистейшего алебастрового цвета, без единой черной или сизой отметины, которая запятнала бы чистоту Голубой мечети, ее святость.

Когда-то давно старший брат, Али, рассказал, что если случайно к стае прибьется серый голубь, через несколько часов Аллах очистит его, – и маленький Зульфакар часами просиживал на площади, поджав под себя больную ногу и мечтая увидеть чудо собственными глазами. Возможно, он думал, что Аллах, стирающий пятна с птичьих крыльев, мог бы мимоходом исцелить и его, – но Зульфакару так ни разу и не довелось увидеть сизого, черного или серого голубя: видать, Аллах очищал их еще в воздухе, на подлете к священному месту.

Нечистые птицы так и не прилетели – но в Мазари-Шариф пришли воины неверных. Впрочем, шурави тоже остались для Зульфакара невидимыми – ночью перед вторжением отец вывел семью из Мазари-Шарифа, и весь долгий путь до Хайберского прохода Зульфакар думал, сумеет ли Аллах очистить души неверных, как очищает крылья голубей. Увы, и это чудо – если оно свершилось – осталось от Зульфакара сокрытым: доходили слухи о шурави, принявших истинную веру, но никто не мог сказать, случилось это у стен Голубой мечети или в палатке полевого командира, после пристрастного допроса.

Самому Зульфакару ни один шурави так и не встретился – ни в Пешаваре, ни в Хайбере, ни здесь, в Европе, где он живет уже четыре года.

В Европе не хватает гор. Голландия, Бельгия, Германия – плоские страны. Говорят, на юге, в Швейцарии и Франции, есть Альпы – Зульфакар, если будет воля Аллаха, надеется их увидеть. А еще больше надеется вернуться в Мазари-Шариф – особенно теперь, когда шурави ушли из Афганистана. На прошлой неделе он получил письмо из Пешавара от дяди Мохаммеда: мол, война скоро подойдет к концу. Да и здесь, в Берлине, говорят, что после того, как генерал Дустум перешел на сторону моджахедов, а Наджибулла бежал из Кабула, конец джихада близок.

Джихад закончится, и Зульфакар так и не сдержит клятвы, данной шесть лет назад над искалеченным телом Али, любимого старшего брата. Зульфакар поклялся, что убьет первого же шурави, которого встретит, даже если потом ему и самому придется умереть.

Зульфакар умолял отца отпустить его в горы, но вместо этого отец отослал его к Ахмеду Хану, чтобы тот научил Зульфакара искусству каввали. А потом – седобородый Фарид, Европа, один город за другим, выступление за выступлением… шурави давно ушли из Афганистана, война скоро закончится, а Зульфакар так и не исполнит своей клятвы: кому в горах нужен хромой калека?

Фарид говорит, что пение Зульфакара тоже служит делу джихада, что деньги, собранные на концертах, помогают покупать оружие для воинов, но Зульфакар все равно стыдится своей бесполезности, своего уродства, своей хромоты. Он верит: когда Аллах повелел ему явиться на свет увечным, у Него были на то причины. Но причины эти не были явлены Зульфакару – как не было явлено ему чудо очищения голубей, – и хотя мастер Ахмед Хан говорил, что, изувечив ногу, Аллах наградил Зульфакара дивным голосом, все равно в часы тоски Зульфакар все чаще сомневался, что когда-нибудь узнает, зачем Всевышний направил его калекой в этот мир.

Зульфакар открывает глаза – и видение белых птиц над голубым куполом покидает его. В комнате человек десять, большей частью – как всегда – незнакомые. Хозяин, молодой немец по имени Клаус, раскуривает большой кальян. Фарид, Абдул и Мухаммед пьют чай за круглым столиком, высокая худая девушка о чем-то говорит с худым темноволосым парнем в очках. Все остальные сгрудились вокруг Клауса, глядя, как он разминает в пальцах небольшой шарик гашиша.