Там, где кончается волшебство - читать онлайн книгу. Автор: Грэм Джойс cтр.№ 44

Последнюю ванну я приняла в четверг, когда садилось солнце, но прежде разожгла огонь. Вытряхнула весь пепел из поддона и под завязку набила камин дубовыми дровами. Только дубовыми, ни в коем случае не углем. Поставила на огонь кастрюли, вскипятила воду, вылила ее в бадью. В теплую воду опустила саше: в равных долях базилик, тимьян, валериана, вербена, мята, розмарин, лаванда, фенхель и иссоп. Хорошенько отжав саше, добавила пригоршню жидкого мыла. Залезла и, окруженная всполохами пылающего пламени, погрузилась в воду.

Очнулась я, когда вода уже остыла. Вылезла, сбрила все волосы на голове и теле, подстригла ногти на руках и ногах. Вылила воду в сад. Смастерила костерок и спалила в нем все состриженные ногти и волосы вместе с использованным полотенцем. Думала сжечь и Мамочкины обрезки ногтей и волос, которые притащила из больницы, но, повинуясь какому-то инстинкту, оставила их на полке в банке. Потом легла в постель и погрузилась в блаженство чистых простыней.

Все началось с покалывания в пальцах. Оно мешало уснуть, а выспаться было необходимо, чтобы набраться сил для завтрашнего испытания. Но вот беда: как только я закрывала глаза, в голову лезли совершенно дикие мысли, и, даже если удавалось задремать, я моментально просыпалась с ощущением, будто Уильям орет мне на ухо. Я вся дрожала. Раз сон не шел, я встала и давай проверять-перепроверять даты и положения Луны. Я знала, что ошибки быть не могло, — мне просто нужно было чем-то занять голову, отвлечься от всяких жутких ужасов.

Потом я все-таки уснула, и мне приснилась пара очень древних рук, безостановочно складывавших лист черной бумаги, пока он не сделался таким микроскопическим, что дальше складывать было некуда; а руки все продолжали складывать его и складывать, еще и еще, и чем дальше, тем невозможнее. Мне становилось все страшнее. Потом я очнулась. В комнате стоял бледно-серый предрассветный сумрак. Я спешно оделась. Спустилась, приготовила отвар и залпом выпила его. Огонь в камине еле теплился: я оживила сто, подбросив несколько дубовых поленьев.

Вышла на двор, в уборную. В пальцах по-прежнему покалывало; бритая голова с непривычки мерзла. Пока я шла, сначала на тропинку выпрыгнула малиновка — хороший знак, за нею жаба — плохой. Вдвоем они означали неразрешенную ситуацию, и я почти решилась все отменить. Даже на этой стадии можно было засунуть два пальца в рот, чтобы стошнило. Насколько было бы спокойней, встреться мне по дороге в туалет только моя подружка малиновка. Но увы и ах! Жаба упрыгала в сад и притаилась за ревеневым кустом.

Я возвратилась в дом. Мне предстояло решить, что делать с дверью: я же не знала, ждать Джудит или нет. Сказать по правде, в тот момент я перестала надеяться, хотя и понимала, что, не приди она, последствия для нее будут не менее плачевны. И что же делать? Мне обязательно нужно было запереться. А вдруг она придет, когда процесс уже начнется? Как ей тогда войти? Немного пораскинув мозгами, я положила снаружи кусок газеты, закрыла дверь на ключ, оставив его в замке. Я знала, что Джудит разберется. На всякий случай приоткрыла форточку.

Покалывание из кончиков пальцев перешло в руки и ноги. У меня начали неметь губы. По моим подсчетам оставалось всего десять минут на окончательные приготовления, а дальше мне предстояло сесть и замереть. Я как могла облизывала пересохшие губы. Выпила воды. Поставила кресло так, чтобы смотреть на дверь и в то же время быть в тени от балки и висящих на ней трав. Меня не должно быть видно с улицы. Вспомнив, что надо приготовить большой стакан воды, поставила его на пол рядом с креслом. Тут мышцы стали потихоньку обмякать, я рухнула на стул и опустила руки.

Пот градом катился по лицу и затекал в глаза, но рук было не поднять: они будто налились свинцом. Желудок свело. Язык обложило: казалось, он бешено распух и не помещается во рту. Чтобы поднести к губам стакан воды, стоявший на полу, потребовались нечеловеческие усилия, которые меня добили и вызвали новый приступ потоотделения. Сердце стучало глухо и очень громко. Мне стало страшно. Похоже, я где-то все-таки ошиблась.

Некоторое время я сидела недвижимо. Возможно, даже ненадолго отрубилась, не знаю. Потом пришла Джудит. Она стучала в дверь.

Она молотила по ней кулаками. Я видела, как она заглядывает в окно, приставив руку козырьком ко лбу, упорно всматриваясь во мрак, пытаясь в нем хоть что-то различить. Но видно, я слишком хорошо замаскировалась, поскольку она меня не разглядела. А я ей даже знак не могла подать. Я чувствовала себя какой-то наковальней на дне пруда. И максимум, на что я была способна, — держать глаза открытыми. Я попыталась шевельнуть рукой, посигналить, что я тут, но не смогла и пальцем двинуть.

Она ушла, а через несколько мгновений я услышала возню за домом. Джудит подергала ручку задней двери, но та стояла запертой с последнего визита Артура Макканна. Потом Джудит вернулась к передней двери, снова заглянула внутрь и вроде бы заметила мою безжизненную фигуру в кресле.

— Осока! — заорала она, яростно колошматя по окну. — Открой!

Но разве я могла ответить? Как только я пыталась выжать звук, по зубам проходила невыносимая дрожь. Потом Джудит ушла, и дом опять погрузился в тишину.

Спала ли я? Знаю только, что очнулась, когда в камине сдвинулось полено. В тело вернулись некоторые ощущения; мне даже удалось — конечно, ценой неимоверных усилий — встать со стула и, еле передвигая ноги, немного походить по комнате. Мне очень хотелось пить, но из-за искаженной ориентации в пространстве я не смогла поднять стакан. Я пробовала взять его и каждый раз промахивалась. Безрезультатно помахав рукой вокруг стакана, я отвлеклась на что-то во дворе.

На бельевой веревке сидели три дрозда. Они перечирикивались, прыгали с места на место. Их бусинки-глаза сверкали ярче обычного, поблескивающие перья отливали скорее синим, чем черным, а оранжевые клювы слишком уж выделялись. Я заподозрила, что это и есть те самые, кого Мамочка называла «смотрящими». Я знала, что мне пора, и, нацепив пальто, хотела выйти на улицу.

Не тут-то было. В кончиках пальцев по-прежнему покалывало. Как это ни смешно, я не смогла повернуть в замочной скважине старый чугунный ключ, который сама же туда и вставила. Взяться за него могла, а повернуть не получалось. Никак. В конце концов я поняла, что проще забраться на кухонную раковину и вылезти на улицу через форточку, которую я предусмотрительно оставила открытой. Я так и сделала; вот только три дрозда, сидящие на бельевой веревке, мгновенно улетели, так что, возможно, они и не были «смотрящими». А просто три дрозда на бельевой веревке.

На улице стоял невероятный март! Такой искристый, что сперва я зажмурилась. Солнце сияло и лучилось, и все купалось в холодном, металлическом свете, не умаляющем, однако, насыщенности красок. Колонка наша казалась просто гигантской, как и мерцающая бусинка воды, свисающая с раструба.

Потом я на некоторое время потерялась; нашлась уже шагающей по улице к артезианскому колодцу. Остановилась полюбоваться кристально чистой водой, стекающей струйкой по янтарным глыбам в прозрачный колодец. Несколько следующих мгновений я снова упустила; пришла в себя у пятикольчатых ворот, ведущих в лес. Даже оттуда я чувствовала аромат весеннего первоцвета — густой и приторный. Земля не отставала от растений и тоже раскрывала свои запахи. Трава, лиственный перегной, лесной купырь, кукушкины слюнки на высоких травах; каменная крошка, насыпанная по краям тропинки, чтобы она не заболачивалась; лишайник, забивший изумрудно-зеленым щели в старом, пожившем дереве ворот, рыжая ржавчина петель. Их было не счесть. Так я стояла у пятикольчатых ворот, вдыхая ароматы, пытаясь отделить их друг от друга и распознать. Вдали, среди деревьев, послышалась песнь кукушки.