– Найти! Выслать самолет и доставить сюда!
…Карандаш скользил по бумаге, и только чистые листы сменяли исписанные. На бумагу ложились вещи, которые Александр хорошо знал или знал неплохо, чтобы объяснить, как оно работает. И первым делом, конечно, оружие. Стрелковое, мины, взрывчатка и смеси. Потом твёрдой рукой изобразил несколько танков. Тридцатьчетвёрку, в самом позднем варианте, с пушкой в 85 миллиметров и ИС-3 с литой башней. Надписал, как помнил, характеристики, лишний раз помянув добрым словом преподавателя по тактике военной академии, и, сделав пометку в лежащем рядом листке – «Уставы», потом подчеркнул это слово и поставил восклицательный знак.
После изобразил несколько типов глушителей звука выстрела и много другого, что в его время было обыденным и привычным. Тут же набрасывал список приоритетных направлений в разработках и указывал тупиковые пути…
Через час в комнату заглянул Власик и поднял один из листов к глазам.
– Это что?
– А? – Александр привстал и заглянул в документ. – Схема работы автомата заряжания для танка. Не знаю, сможем ли сделать, но штука довольно перспективная. Можно будет ставить тяжёлую пушку, и не ворочать снаряды вручную, и стрелять куда быстрее.
– И много тут такого? – Власик кивнул на стопку исписанных листов.
– И такого, и получше, – Александр кивнул. – Напишу, что… – он чуть было не сказал «вспомню», но вовремя перехватил слово, – …знаю…
Он помедлил, не зная, можно ли озаботить начальника сталинской охраны бытовыми проблемами, но в животе уже урчало невыносимо.
– Николай Сидорович, а можно чего-нибудь поесть?
– Чёрт, прости, забыл, – Власик покачал головой. – Сейчас всё организуем.
Он вышел из кабинета, прикрыл дверь и опёрся на неё спиной, закрыв глаза.
«Не приведи господи, потеряется хоть один листок – Хозяин в пыль сотрёт и прав будет тысячу раз». Он глубоко вздохнул, встряхнулся и посмотрел на встревоженных его поведением охранников.
– Значит, так, товарищи. Через этот порог не должен перейти никто, кроме меня и сами знаете кого. Сейчас я пришлю ещё двух сотрудников, распределитесь так, чтобы не меньше трёх человек здесь у дверей находились постоянно. И никого, понятно? Ни членов ЦеКа, ни уборщицы, ни единой живой души, кроме меня и товарища Сталина. Вас это тоже касается. Ясно?
– Ясно, товарищ Власик, – уполномоченный ГУГБ Ковалёв спокойно кивнул и оглянулся на напарника, словно проверяя, насколько тот проникся задачей.
А ещё через пятнадцать минут люди Власика наблюдали, как тот сам, лично, тащит поднос с едой, не доверив этого дела даже сто раз проверенной официантке из местного пищеблока. И новую пачку белоснежной импортной, английской бумаги фабрики Ватмана тоже принёс лично, а позже сел тихо в углу и лично пронумеровал каждый исписанный лист, и сшил их в несколько тетрадей, опечатав личной печатью каждую, и упаковав в папку из плотного картона, которую в свою очередь тоже опечатал.
– Вот так вот, товарищ Белов… – Он поднял усталые глаза на такого странного паренька и вновь подивился молчаливому одобрению в его глазах.
– Правильно, Николай Сидорович. Режим секретности есть основа для крепкого сна у себя дома, а не на лагерной шконке. А что до записей, так можно, наверное, сразу заказать на бумажной фабрике пронумерованные тетради? Мне будет не очень удобно, но вам-то точно проще так, чем сшивать каждый лист.
– Это дело. – Власик кивком дал понять, что оценил заботу Белова.
На другой день Сталин принимал самого крупного в СССР специалиста по переработке нефти – академика Губкина. Его прямо-таки вырвали из экспедиции в Татарии, где он искал новые месторождения нефти, которые называл «вторым Баку».
Высокий широкоплечий мужчина с плотной шапкой светлых волос, прямо в самолете переодетый в новый тёмный костюм и белоснежную рубашку, он слегка робел в кабинете Сталина, но вёл себя достойно и не заискивал, а держался уверенно и спокойно.
Когда Сталин положил перед ним четыре листка, исписанные твёрдым мужским почерком, академик, сначала не торопясь, а постом всё быстрее и быстрее начал просматривать чертежи. Химические формулы, написанные явно для того, чтобы тому, кто будет просматривать документ, было понятно, что писал специалист, он вообще пролетал взглядом, надолго задерживаясь на цифрах параметров. В какой-то момент он зашарил по карманам, ища что-то, потом поднял умоляющий взгляд на Сталина:
– Товарищ Сталин, можно листок бумаги и карандаш?
Получив и то и другое, он быстро написал несколько уравнений, подставляя буквы, потом завел глаза в потолок, пошевелил губами, а потом несколько удивленно произнес: «Ну да, ну да. Так и должно быть», и снова взялся за чертежи.
Наконец он отложил в сторону последний лист и, сняв очки, начал тщательно протирать большие круглые стёкла.
Собственно, ничего особо революционного в том, что предложено, не было. Каталитическое терморазложение тяжелых углеводородов было известно. Пусть и не так давно, но в лабораториях уже опробовано. Не у нас, правда – за океаном, В периодике уже описали.
Но вот так – полные чертежи установки, да ещё и с необходимыми рабочими параметрами и оптимальными режимами?.. Да такого во всем мире еще нет! И тем не менее – документ существовал, и ему, видимо, придётся сделать заключение о возможности данного процесса.
Не отвечая на вопросительный взгляд Сталина, Иван Михайлович снова взялся просматривать документ, обращая внимание на любые мелочи, но чертежи не несли никаких артефактов, по которым можно было бы судить о происхождении. Бумага – обычная из Мосторга. Такая и у него самого есть, и, возможно – у товарища Сталина. Карандаш, ну он карандаш и есть. Рука твёрдая, опытная. Рисунок делали от руки, но выглядит так, словно начерчен по линейке.
– Надо пробовать, товарищ Сталин, – твёрдо произнес академик. – На Московском керосиновом заводе
[36]
можно сделать. Сразу я ничего не скажу, но на правду очень похоже. В выкладках ошибок не вижу… – Подумал и добавил: – Если всё заработает, наши потребности в нефтехимии эта установка закроет почти полностью. А это и взрывчатка, и топливо, и многое другое…
Саша сидел за столом и старательно записывал все то, что мог вспомнить. Вот, например: генерал Понеделин
[37]
. Что-то там с этим генералом нехорошее стряслось… А что? Вроде бы его после войны, того… сактировали. Но за что? Расстреливайте, не помню!