Из серого. Концерт для нейронов и синапсов - читать онлайн книгу. Автор: Манучер Парвин cтр.№ 28

Я напуган и на этот раз пытаюсь не заснуть – в противоположность тому, что пытался делать до кошмара. Чтобы успокоиться, я медитирую. Я раздумываю, убьёт ли угроза болезни Альцгеймера мою волю к жизни. Мой усталый разум раздумывает, не разрушили ли вопиющее общество потребления и тупость этой пластиковой культуры, в которой я живу, мою способность видеть и понимать, что хорошо. Что красиво. Что истинно. Страх заставляет мой разум разрушать мой разум до того, как разум разрушен болезнью Альцгеймера? Я уверен, что множество американцев живут жизнью, которая представляет собой тихое отчаяние, как и у меня. Есть масса поводов, чтобы привести к отчаянию.

Мне в голову приходит глупая мысль. Простейшие технологии увеличили количество еды и таким образом способствовали подъёму древних цивилизаций, появилось больше свободного времени, развивались искусства и религии. Таким образом фокус-покус насчёт на самом деле непостижимых и непознаваемых вещей был сфабрикован. Если бы древних больше волновало, что они будут есть в следующий раз, то их бы не беспокоила их следующая жизнь.

Я пришёл к своим взглядам на религию в очень раннем возрасте. Если точнее, мне следует сказать, что взгляды сами пришли ко мне, поскольку я в то время был пустым сосудом, легко впитывал информацию, она вливалась в меня, как вливается в кувшин, который опускают в колодец. В любом случае я помню, как сидел с отцом во дворе нашего большого дома в Тегеране. Грязный воздух усиливал мою астму.

– Папа, – обратился я к отцу, – я был бы счастлив жить в соответствии с десятью заповедями, если убрать из них скрытые повторы и кое-что добавить.

– Добавить к законам, выбитым в камне с помощью Божьей руки? – ответил он поражённо и засмеялся. – Что, по твоему мнению, забыл Бог?

Я был слишком молод, чтобы точно знать, во что верит отец. Поэтому ответил осторожно.

– Я уверен, что Бог ничего забыть не может. Может, забыл Моисей.

Мой отец смеялся так, что этот смех отдавался от стен нашего двора и был слышен во дворах наших соседей.

– Хорошо, Ферейдун, что забыл Моисей?

– Не отравляй землю, воду и воздух, – сказал я.

Моё сознание продолжает блуждать таким образом, охватывая и соединяя прошлое и настоящее, смешивая воображаемое и реальность. Возможно, мне стоило бы побольше беспокоиться о своём интересе к Джульетте, чем интересе Джульетты ко мне? Таинственная сила тянет меня к ней. Она серьёзная, она яркая, она воодушевляет и вливает жизнь! Она возрождает меня и перестраивает меня одновременно. Как я могу кому-то объяснить, что я чувствую, если я не могу это объяснить себе? Конечно, невозможно почувствовать боли, страхи и надежды других. Эмпатия ограничена и неопределённа.

Че бадбахти! Всё дело в разнице в возрасте между Джульеттой и мной? Это паранойя односторонней любви? Она меня и беспокоит? Боль обрезанной любви? Перечёркнутой любви? Мне следует игнорировать мои опасения и продолжать наши отношения? Как продолжают подростки? Любовь неопределима, неописуема, неизмерима и необъяснима? Непредсказуема? Что мы можем безоговорочно сказать о любви? Если такого нет, следует ли нам вообще ничего про неё не говорить? О, как бы мне хотелось иметь волшебную лампу, чтобы осветить самое тёмное во Вселенной – этого замаскированного хищника – будущее!

Че бадбахти! Почему я боюсь яркого света – того, в котором нет туманности? Разве реальность, истина и любовь не являются туманными? Неопределёнными вещами? Сколько оттенков любви мы переживаем на собственном опыте? Ясность – это только идея, как и воображаемые идеальные формы в геометрии? Может ли идея – любая идея – избежать всеобщей паутины неясности? Это должно сейчас иметь для меня значение?

Я забуду, какой особенной является Джульетта? Насколько она красива? Насколько она соблазнительна? Как она добра к детям неизвестных родителей или к детям, которых никогда не видела, но которые живут и умирают в далёких землях? Я забуду, что она выиграла большой грант и вскоре у неё будет своя команда исследователей, чтобы серьёзно заняться магией памяти, возможно, даже моей памяти? До того, как я об этом забуду, мне следует сделать ей подарок, чтобы отметить её успех перед тем, как у неё начнётся головная боль управления собственной лабораторией. Джульетта не испугалась и не лишилась присутствия духа, когда оказалась одной из двух женщин в аспирантуре Мичиганского Университета, и не испугалась, когда оказалась единственной женщиной на факультете из представителей её специальности здесь. Она обладает магической способностью заставлять других воспринимать себя серьёзно, причём при этом она совсем не выглядит серьёзной! Она не боится бросать вызов ортодоксальности в своей сфере, как сказал мне Рутковский. Интересно, а почему мне в голову лезут эти мысли?

Я забуду, кто я? Ну, если я забуду свои недостатки, то это будет совсем неплохо, если удастся удержать в памяти мои немногие, но ценные достоинства. Но болезнь Альцгеймера – это не меню в китайском ресторане. Я не могу выбирать, что забыть, а что не забывать. Могут ли в ближайшее время изобрести таблетку для этого? Почему хорошее в жизни запаздывает и оказывается медлительным, а плохое такое пунктуальное?

Че бадбахти! Как раз, когда я засыпаю, моё тело устраивает землетрясение и будит меня. Почему моё сознание беспокоит и изматывает меня, когда я бодрствую, и создаёт кошмары, когда я засыпаю? Что я ему сделал? Мне хотелось бы, чтобы я мог выдернуть свои мысли, как гнилые зубы.

Да, я голоден до любви, хотя я знаю, что наука льёт ледяную воду на романтические идеи о любви. Это просто стремление, стимул, внутренний импульс, типа жажды или голода. Любовь связана с теми же нейронами, которые вызывают радость от шоколада. Джульетта любит шоколад во всех формах, всех цветов и любого вкуса. Она сказала, что чувствует себя голой, если у неё в сумочке не лежит пакетик «М & М». Она предлагает их всем, кто показывает хоть малейшую слабость. Есть персидская поговорка: сумасшедший что-то должен делать правильно, или он не выживет. Когда я сказал об этом Джульетте, она странно посмотрела на меня. Потом разразилась смехом.

– Я рада, что ты выживаешь, Пируз, – сказала она.

Че бадбахти! Почему любовь, что бы это ни было, стучится мне в голову прямо сейчас? Когда вскоре дома может не оказаться никого? Насколько негативным я стал?

Как я мог взяться за пульт дистанционного управления от телевизора, чтобы позвонить по телефону? Как я мог надеть очки на запястье, словно часы, а затем расстраиваться от того, что они никак не держатся на запястье? Да, признаюсь, я ничего этого не сказал Джульетте в «Кошке и мышке».

Что бы обо мне подумала Джульетта, если бы всё обо мне знала? Что бы делали люди, если бы всё знали друг о друге? Смогло бы общество удержаться, если бы везде превалировала честность? Может ли алетофобия быть полезной болезнью, созданной эволюцией для выживания? Мой разум перескакивает с одной вещи на другую по мере того, как уходит ночь, а звёзды блуждают по небосводу и некоторые из них выключает Бог.

Мой разум в смятении, потому что я беспокоюсь, что завтра у меня останется его меньше, чем есть сегодня. Но Джульетту это не беспокоит, словно я совсем не болен или для неё это не играет роли. Она бросила диагноз на колени будущего и на колени доктора Рутковского. Если я спрошу себя: «Какой у меня диагноз?», ответа у меня нет. Я не знаю!