Разбой - читать онлайн книгу. Автор: Петр Воробьев cтр.№ 130

После представления, я провёл Унферта с телесъёмочной ватагой по отсекам жилых торов, показал теплицу, баки с водорослями и рыбами, познакомил с корабельной собачкой. Рассказал, где установлена лучевая защита. Вроде бы смог доступно объяснить, почему ускорение называется центростремительным, а сила прижимает к полу. Прижимать-то она прижимает, только неприятно ведёт в сторону, и вдобавок ноги кажутся слишком тяжёлыми, а голова слишком лёгкой. Но эти неудобства – недорогая плата за то, чтоб с нами не вышло, как с Сеймуром и ватагой «Гулльвейг». После месяца невесомости, учитель ступил на Драйген, тут же потерял сознание, упал, и сломал обе ноги. А Ласет час спустя вообще взял да сдох. Сеймуру и нескольким его ватажникам так и пришлось остаться на Драйгене, и никто из них полностью не оправился. Скоро два года, как Борвин зажёг Сеймуров погребальный костёр, а прах развеяли в космосе.

Многие, взять того же Ладомира, по сей день говорят, что Сеймур полетел к Драйгену на месяц раньше должного срока и с половинной ватагой, чтобы не делиться славой с товарищами и учениками. Вряд ли у него главенствовало именно это соображение, и уж точно оно не было единственным. Дело с магнитологом, чьё имя забыто, плохо повлияло на Сеймура. Парадоксально, он окончательно испортил отношения с Поволяном, да и ко мне изрядно охладел. В последнем часть и моей вины. Учитель вряд ли понимал, почему я тратил время в Бунгурборге и Щегловом Остроге уже после того того, как мы вывезли на Уседом обмотки для токамаков. А я и объяснить не успел, хоть знал, что не во всех областях жизни Сеймур был равно проницателен.

Учитель мог не понимать, зачем схоласту встревать в переговоры или устраивать каких-нибудь диких беженцев, но о жизнях близких соратников по эргастерию точно радел. Возможно, как раз не хотел подвергать лишних товарищей угрозам космоса. Верно опасался, провидчески – о том, что даже за месяц может сделать с сердцем или костями невесомость, тогда мало кто догадывался. Наоборот, в первый перелет на Драйген смеялись над Борвином Обстоятельным с его беговым колесом, пневматическими подштанниками, и магнитными тапками для космонавтов. Вообще, кто только над тестем не трунил в свое время – нерасторопен, косноязычен, за жёнину юбку держится, а ведь тесть-то в итоге над всеми хулителями посмеялся последним. Говорили, что облучение за время перелёта к Драйгену такое, что у колонистов без лучевой защиты через пару дюжин лет будут рак и бесплодие. «Не беда, возьмём только стариков», – сказал Борвин. А потом старики обустроились, да как принялись размножаться…

Скорее всего, Сеймур как раз хотел уменьшить массу, чтоб сразу вывезти всех колонистов с детьми. Кто ж знал, что они получат плёнку для теплиц, семена, атомный котёл, и на вече решат не возвращаться? Всего-то с перевесом в три голоса. Наконец, ранний вылет был и повыгоднее энергетически. А слава? Конечно, Сеймур думал о ней – а кто б не подумал? Думал ли слишком много? Если и так, стоит ли нам, живым, всё тем попрекать его, мёртвого?

Закончив с жилыми торами, я провёл телехронистов к шахте, что вела через вращающийся шлюз в центральные отсеки. Громоздкий телекитон вместе со звуковым и осветительным оборудованием оказалось нелегко перетащить через сужения герметических люков. Но дело того стоило – вспомогательный мостик украшали роскошные смотровые окна – куда лучше, чем подслеповатое телевидение в основной рубке управления, стиснутой плитами удвоенной лучевой защиты внутри первого жилого тора, диаметрально протовоположно к так же укреплённому кубрику. Глядя на величественное вращение земного круга, Унферт вслух посетовал, что пока не может показать это зрелище в цвете. Синева морей, зелень лесов, белизна снегов… Пфф, белизны многовато. Новая зима великанов так и не началась, но остров Туле до сих пор подо льдами. Климатологи пока не знают, какую напасть посулить на будущее – разогрев атмосферы из-за углекислоты или похолодание из-за двуокиси серы?

У вспомогательного мостика имелось и ещё одно достоинство – достаточно простора для игр с невесомостью. Здесь можно было летать по воздуху, вертеться, бегать по стенам на четвереньках, подвешивать в пространстве водяные сферы и пытаться их проглотить, не размазав воду по лицу. При всём моём понимании моей неотразимости, я тем не менее решил предоставить показ этих забав Ирсе: телезрители старшего поколения вряд ли одобрят шкипера, бегающего по стенам. Вдобавок, не знаю уж, почему, но акробатика в невесомости особенно наглядна именно в исполнении красивой девы.

В том же продолговатом эллипсоиде, что и мостик, размещались баки для водорода, баки для дейтерия, токамак, теплообменники, магнитогидродинамическая энергоустановка, и ещё много чего хорошего, но по большей части или чересчур стеснённого для телекитонистов, или вообще недоступного без скафандров. И в боевую рубку-то еле пролезли. Приборы управления химическими лучемётами особенно не впечатляли, хотя на самом деле то, что скрывалось за обшивкой, было венцом электрогидравлики – практически гидравлическая вычислительная машина. Редкая работа, и по изобретательности, и по качеству. Зато через открытые бронестворы смотровых портов открывался вид на пристыкованные снаружи челноки «Троллькарл» и «Томтениссе».

Телекитонист направил свой громоздкий прибор в люк, за которым вдаль уходили ряды и ряды газоразрядных датчиков. Мерцание каждого свидетельствовало, что в стрельбовой трубе за переборкой в срединной части ракеты едва теплилась жизнь почти безмозглой полурыбы-полуптицы, для выживания нуждавшейся в близости прорвы себе подобных, чтобы в стае затлел огонёк архаичного общинного сознания. Штурман предсказуемо отпускает дурацкие шутки. Говорит, что каждый раз, когда я уединяюсь в боевой рубке, чтобы без помех попрактиковаться на волынке, ровно один гобуль дохнет. Что ж, ещё поговорит, буду играть у него в штурманской рубке, посмотрим, что там сдохнет.

– Так в каждой ракете по гобулю? – спросил Унферт.

– Да, их здесь четыре тьмы.

– А почему именно гобули?

– Ракеты – оружие на крайний случай, – объяснил я, У нас их на три пуска, каждый по тьме с третью. В каждом залпе дюжина телеракет, их ведёт матрос вот с этой доски управления, а гобули летят за ними. Поскольку у гобулей очень развито пространственное чувство, они даже в ракетах сами прекрасно разворачиваются в боевой порядок.

– Но почему именно гобули, а не скворцы какие-нибудь?

Сам Унферт знал ответ, но хотел, чтоб и его зрители чему-то научились. Телеприёмники в корчмах или в ратушах уже перестали быть в диковину, так что горожане и жители деревень побольше успели взять в обычай собираться вокруг – преимущественно в дни соревнований по ногомячу, ристалищ, и прочих увеселений. Хотя и на передачу с «Продерзания» могли навалить. Толпой поменьше, конечно, чем когда Волын играет со Старградом, но сама мысль ненавязчиво поставить телевидение на службу просвещения уже заслуживала всяческой поддержки. Я принялся объяснять:

– Представь себе стаю в четыре тьмы скворцов – сколько от них будет гвалта, как они обгадят всё вокруг, и сколько сожрут пшена!

– Потом, скворушек жалко, – добавил Вигго вахтенный.

– Так. Скворец не косатка и слон, но и у него имеется умишко. Поёт песни, чистит пёрышки, растит птенчиков, а не мечет в озеро икру. Но главное, скворца нельзя взять и отправить в спячку. А с тем, как усыпить и пробудить гобуля, биологам удалось разобраться, как раз в последние полдюжины лет.