Суета Дулуоза. Авантюрное образование 1935 - 1946 - читать онлайн книгу. Автор: Джек Керуак cтр.№ 44

Затем я повыписывал кренделей, глядя на плакаты, и решил попробовать на вечер Королевский Алберт-Холл с представлением там Чайковского народом, а дирижировал Барбиролли. Это меня привело в Хайд-Парк, и я все никак не мог понять, назван ли он в честь мистера Хайда, и где тут доктор Джекилл? Это весело, когда ты молодой пацан в иноземной стране, особенно Англии, после всего этого кино, которое смотрел в «Риальто».

Пока шел концерт, а я сидел на балконе рядом с английским солдатом, он выхватил томик стихов Т. С. Элиота под названием «Четыре квартета» и сказал, что они великолепны. Есть мне дело. Справа от меня сидел американский солдат, у которого с собой была фляжка. Посреди выступления (Бог знает, как мне удавалось высиживать концерты в те дни без похода в туалет, за сэндвичем, или выпивкой, или клочком звезд), когда Барбиролли объявил: «Как вы слышите по сиренам воздушной тревоги снаружи, на Лондон сегодня вечером германское Люфтваффе совершает налет. Продолжим концерт или спустимся в убежища?» Аплодисменты, «Нет! Концерт!» И они продолжают играть. Но мне повезло. То случилось сразу после подлинной Битвы за Британию в Воздухе, после того, как Королевские ВВС и канадцы навтыкали Гёринговому Люфтваффе, и, учти, прямо перед началом следующей немезиды: сверхбомб с ракетным приводом «Фау-1», не говоря уж про «Фау-2» немного погодя. То было затишье в воздушной войне за Британию, когда я туда попал.

Смешно, фактически, что я так и не увидел нигде воздушного налета, даже на п/х «Джордж Уимз» с его тремя поражениями, нарисованными на трубе, или со Шпицбергена в Гренландии 1942 года. Наверное, поэтому меня и вымыло из Флотской Авиации США.

В общем, после концерта все мы вывалились из Королевского Алберт-Холла в непроглядную черноту затемненного Лондона, налет еще продолжался в пригородах, наверное, и я с солдатом «Четырех квартетов» и с пьющим солдатом поспотыкались вместе по дороге прямо к барам на Пиккадилли-сёркус и позднему скотчу. Набубенивались мы там и обалдевали до самого конца, когда, ей-богу, хозяин на самом деле заорал, переорывая ор летчиков, и солдат, и матросов: «Поторапливайтесь, пожалуйста, господа, время». Мы выплеснулись оттуда во тьму Пиккадилли, меховые шубки шлюх то и дело снова сталкивались с нами, «Птенчик, слышь-ка!» и «Эй, куда?» Я всех растерял и наконец одна шубка сказала, что ее зовут Лиллиан, и поэтому мы с нею пошли вместе в маленький уютный трактир.

Наутро нам принесли завтрак, снаружи было серо и туманно, угольный дым валил из трубных горшков Уильяма Блейка, и Лиллиан сказала: «Еще разик, птенчик, а потом мне на вечернее дежурство собираться». Поэтому я после с нею попрощался, заплатил за комнату и спустился покурить и отдохнуть в трактирной, или гостиничной, читальной зале с камином. А там сидит здоровый жирный багроворожий англичанин в твидовом костюме, курит здоровенную трубку и громко разговаривает искренне грандиозными тонами со старой каргой в твидовом костюме, пьющей чай из чеширских чашек, чем бы те ни были. Огонь ревет, и подмигивает, и потрескивает, как глаза у этого большого англичанина. Своими собственными глазами я убедился, что они и впрямь все настороже, только бы Англию себе оставить. Мне хотелось побеседовать с этим человеком, но я его боялся, Полковник Блимп, и рука с кнутом, и надменность, и все вот это вот, но тебе так же хорошо известно, как мне, что́ произошло бы: скотч, выпивка, мотанья по городу. Американцы в те дни наивно трепетали перед старой милой Англией. Я сегодня растерял весь свой трепет перед Англией – в том, что они слишком уж старались стать как «мы». Это правда. И никакие не кембриджские враки.

Ну, в общем, утро и несколько холодных пив с американскими служивыми летчиками в пивбарах Пиккадилли, где под американские вкусы пиво остужают, походил везде, даже вздремнул в парке во время налета, а потом пришлось искать дорогу к Треднидл-стрит, ибо Лиллиан, или что-то, или кто-то забрал почти все мои деньги: думаю, они выпали у меня из кармана в темноте Пиккадилли: занять денег на поезд обратно мне на судно в Ливерпул у американской пароходной конторы. Старик с зонтиком и в хомбурге подходит ко мне и говорит властно, постукивая меня по плечу: «Скажите-ка, как пройти на Треднидл-стрит?» Да что, это ж улица чертова Банка Англии, рази не? В общем, я получаю себе деньги, обратно на поезд, назад в Ливерпул прибываю уже темной поздней ночью, и пока пытаюсь удержать путь обратно к судну своему в порту, меня останавливает у памятника возле реки еще одна кошелка вроде Лиллиан и говорит: «Скажжи-к, птенчик», – и, как я уже говорил раньше в этом рассказе, под самыми памятниками. Но по пути на судно, я дорогу знаю, еще один налет с затемнением, и е-богу, ты хоть на минуту решила, будто я испугался тех возможных германских бомб? Нет, прямо посреди брусчатых улиц того портового района, с деньгами с Треднидл-стрит в одной руке и чертовым перепихоном наскоряк в другой, я крался мягко, как канадский индеец, потому как слышал, как они сопят в тех парадных затемненной тьмы: бандюганы и гоп-стопщики, что рожают битых на кучах битума в ваннах и не платят за квартиру.

И вот именно тем утром, прежде чем нам готовиться к отплытию в Бруклин, я разработал замысел «Дулуозовой легенды», утро было серое и дождливое, а я сидел в кабинете эконома над его машинкой, он выпивал в последний раз, наверное, и я все увидел: вся жизнь в писательстве о том, что видел собственными глазами, рассказанная моими собственными словами, согласно стилю, что я сам выбрал, будь то в двадцать один год, или в тридцать, или в сорок, или когда б там ни было позже, и все собрано воедино как современная историческая хроника для будущих времен, посмотреть, как оно на самом деле было и о чем действительно думали люди.

Естественно, хорошо, что меня не выбрали произносить прощальную речь в средней школе Лоуэлла, когда я оканчивал ту другую потогонку.

В общем, подняли мы якорь и отчалили, по Ирландскому морю, теперь в шторм, оно зеленое, как сопли, Господи помоги мне, совсем как Джойс говорил, а потом снова вокруг фёрта и в Атлантику, а между нами с Англией больше ничего, кроме «Би-би-си», слабо доносящейся по радио.

И набрасывается исполинский шторм, «хьюии хьюии» атакуют подлодки, волны бьются о борт «Уимза» так сильно, что мы не знаем, как нам и спасательные шлюпки спускать. Бомб у нас теперь нет, идем пустые, легкие, подскакиваем вверх-вниз, но слишком бурно, чтобы выжить, если наше судно подобьют в бедный, почти что человечий железный корпус, и вирильная германская торпеда войдет в него и его потопит, а мы, качающиеся пробки, в любом случае замерзнем до смерти (по дальнему северу наш курс), поэтому просто угрюмо сидим на камбузе, вся палубная команда и штат эконома, не снимая спасательных жилетов, сосем кофе, играем в шашки, варим какао, а негр, второй кок, выхватывает лишний спасжилет, и орет: «Ну, не знаю, как у вас, ребзя, а я пошел отсюдова», – и выбегает один на палубу.

«Куда это он?» – говорит боцман, двигая шашку, и та скользит с креном судна.

«Идти-то некуда», – говорю я, добавляя последние три слова к тем четырем, что я уже вставил по пути сюда.