Сабина потихоньку перемещалась вдоль стены ближе к нему.
– Сам виноват, что не заметил, – пробормотал Том, завязывая последний узел. – Не поверишь, что после двадцати лет работы можешь совершить подобный промах. Ну, где пропадала?
Наконец он повернулся к ней, но ему пришлось немного отступить назад, потому что Сабина оказалась ближе, чем он ожидал.
– Я выезжала на сером, – сказала она, подогнув колено. – Так, безо всякой цели.
– Теперь он хорошо тебя слушается, – с улыбкой произнес Том. – Ты с ним поладила.
Сабина взглянула на него из-под ресниц.
– А ты?
– Нет, он для меня маловат. Но это, пожалуй, мой тип. Храбрый, простой коняга.
– Я говорила не о лошади.
Том замер, наклонив голову набок.
– Мы ладим? Мы с тобой? – Ее голос был тихим, медоточивым.
В конюшне стало очень тихо, топот лошади иногда громко раздавался в почти полной тишине.
– Мы прекрасно ладим. – Том нахмурился, пытаясь понять, к чему она клонит.
Сабина пристально смотрела на него:
– Так я тебе нравлюсь?
– Конечно нравишься. Ты понравилась мне в первый же день.
Сабина сделала к нему шаг. Ее сердце колотилось так сильно, и она подумала, что он, наверное, слышит его.
– Ты мне тоже понравился, – прошептала Сабина. – Ты мне по-прежнему нравишься. – Кончиком языка она облизала губы.
Том, продолжая хмуриться, отвернулся и взял швабру, прислоненную к кормушке в углу. Остановившись, он потер затылок, словно что-то соображая, потом повернулся и наклонился, чтобы поднять почти пустое ведро с водой. Оно с грохотом упало на землю, и лошадь от испуга дернулась.
Теперь Сабина стояла от него в нескольких футах, и рубашка ее была распахнута до талии.
Под рубашкой ничего не было.
– Сабина… – Том сделал шаг вперед, словно собираясь прикрыть ее, но она опередила его.
Подойдя к нему, она положила правую руку ему на грудь и прижалась тонким станом.
Потом, на миг глянув вниз, взяла его правую руку и медленно, но уверенно прижала ее к своей голой левой груди.
– Ш-ш-ш, – прошептала она, широко раскрыв глаза и глядя на него. Ее кожа дрожала под его ладонью.
У Тома тоже расширились глаза, и от изумления он судорожно вздохнул.
– Сабина… – повторил он, но она обняла его за шею и потянулась к нему губами.
На миг настала жуткая тишина. Потом Том оторвался от нее, отступая назад и качая головой:
– Сабина… Нет-нет… Прости меня… но…
Он повернулся к двери. Потом поднял ведро силиконовой рукой, а здоровой принялся тереть глаза и лицо, словно отгоняя от себя наваждение. В кладовой упряжи зажегся свет, полоска света под дверью легла на булыжники двора. Во дворе залаял Берти.
– Сабина… я не могу. Ты очаровательна, правда, но…
Сабина затряслась. Она стояла перед ним почти в полной темноте, неловко застегивая рубашку. У нее дрожала нижняя губа. Она казалась очень хрупкой и очень юной.
Том с участием шагнул к ней:
– О господи, Сабина, иди сюда…
Но она проскользнула мимо и с приглушенным рыданием исчезла в темноте.
Кейт разыскала Джой в кабинете – спутанные седые волосы, прямая спина в стеганом зеленом жилете. Она сидела за письменным столом Эдварда, просматривая коробку с документами. Некоторые из них она складывала перед собой в аккуратную стопку, но бóльшую часть выбрасывала в металлическую корзину для мусора, стоящую на полу. Она не раздумывала над каждой бумагой – беглый взгляд, а затем в стопку или в корзину. Слева от нее стояла коробка с фотографиями, за рассматриванием которых Кейт два дня назад застала Сабину, очевидно ожидающая своей очереди на безжалостную инвентаризацию.
Кейт, едва ли не бегом поднявшаяся по лестнице, перевела дух и постучалась, хотя уже вошла в комнату.
Джой обернулась. Увидев дочь, она слегка удивилась и бросила взгляд за дверь, словно ожидая кого-то еще.
– Что ж, можешь радоваться, что добилась желаемого, – тихим, ровным голосом произнесла Кейт. Джой нахмурилась. – Честное слово, мама, я знала, ты осуждаешь меня, но то, что тебе хватило всего… сколько? Двух с половиной месяцев? Ну, это впечатляет. Даже по твоим меркам.
Джой полностью повернулась к ней:
– Извини. Я не очень понимаю.
– Сабина. Тебе хватило нескольких недель. И теперь она презирает меня не меньше твоего.
Мать и дочь упорно смотрели друг на друга в старой пыльной комнате. С приезда Кейт это была их самая продолжительная встреча.
Джой поднялась со стула. Ее движения были медлительными, не такими, как запомнились Кейт. Казалось, они требовали от нее больших усилий.
– Кэтрин, что бы ни произошло между тобой и Сабиной, это не имеет ко мне никакого отношения. – Джой повернулась лицом к дочери, одной рукой по-прежнему держась за спинку стула. – Понятия не имею, о чем ты говоришь. А теперь извини, мне надо кое-что сделать внизу.
– Ах, какая неожиданность! – (Джой вздернула подбородок.) – Ну, у тебя всегда найдутся дела. Они важнее, чем разговор с собственной дочерью.
– Не надо сердиться. – Джой не хотела смотреть на Кейт, стоящую у нее на пути.
– Нет, мама, я не сержусь. Я совершенно спокойна. Просто я думаю, что нам пора поболтать. Я устала, – здесь Кейт поневоле повысила голос, – оттого, что ты вежливо игнорируешь меня, словно я какой-то неприятный запашок. Я хочу поговорить с тобой, и хочу сделать это сейчас.
Джой посмотрела на дверь, потом оглядела пол, в основном освобожденный от коробок, которые пролежали здесь много лет. На старых коврах остались темные прямоугольники – пыльные отметины от коробок.
– Ладно, попробуем и не будем затягивать. Не хочу надолго оставлять твоего отца.
Кейт почувствовала, как в ней закипает ярость.
– Что ты рассказала про меня Сабине?
– Прошу прощения?
– Что ты сказала? Когда она уезжала из Лондона, все было в порядке. А теперь она осуждает все, что я делаю. Все во мне. И знаешь что, мама? Некоторые ее слова – ну, их могла сказать только ты.
– Я понятия не имею, о чем ты говоришь. – Джой напряженно стояла, еле сдерживаясь. – Я не разговаривала с Сабиной о тебе.
Кейт рассмеялась глухим безрадостным смехом:
– О, ты могла и не говорить ничего особенного, но я знаю тебя, мама! Знаю, как ты это умеешь. Как не произнесенные тобой слова могут быть столь же ядовитыми, как и то, что ты делаешь. И поверь мне, что-то все-таки произошло. Потому что моя дочь взяла тебя за образец настоящей любви, блин! А все, что делаю я, теперь чертовски несовершенно.