Робот и крест. Техносмысл русской идеи - читать онлайн книгу. Автор: Максим Калашников, Андрей Емельянов-Хальген cтр.№ 26

Стремление к Небесам — закономерное народное продолжение ВЕРЫ. Просто русская вера столь сильна, что ей не уместиться под каменными стенами храмов. Любовь к Богу, столь сильная, чтобы прорвать рамки общественного института, именуемого религией, зовет людей в Небеса. Именно ее сила вырвала людей и в Первое Небо, и во Второе Небо, и теперь зовет — в Третье…

Русский Космизм Федорова по своей сути — та же любовь, но только запутавшаяся в петлях материализма, некогда столь модного. Что отнюдь ничего не изменяет, ведь очистить идею от материи много проще, чем — наоборот, материю от ее идеи. Федоров звал людей объять своим разумом всю мертвую материю Вселенной, заселив ее живыми людьми. Но, когда человек обоймет Вселенную самим собой, конечно — не столько разумом, сколько — духом, ему, быть может, откроется и самое ее Начало…

Штурм Небес, конечно, изменяет и людей. Живущие одной целью, они становятся братьями и сестрами. Для таких людей дрязги распределения-перераспределения делаются слишком мелочными, низкими, чтоб занимать их жизнь. Потому и отношения между ними в обществе будут иными. Быть может, такое общество и будет — коммунизмом…

Штурм Небес во многом подобен средневековому алхимическому Деланию. Создавая Философский Камень в реторте, алхимик искал Начало Мира в своей душе. И венчание Дела, светлый камень, знаменовал Его обретение. Космический путь — суть тот же поиск, только не для немногочисленных алхимиков, но для всего народа, и даже — для многих народов…

В 1980-е годы не нашлось человека, сказавшую эту очевидную из всей русской истории вещь. Разумеется, очередники к кремлевским могильщикам, осознавали, что коммунизм, за который они боролись всю свою жизнь, вот-вот плачевно закончится. «Ну и шут с ним, на наш век хватило — и ладно! Пусть молодежь строит, что сама захочет, хоть капитализм, хоть троцкизм, хоть анархизм, хоть черта в ступе!»

Цинично? А как еще рассуждать, когда ни былой ясности ума, ни сил все одно — не вернуть?! Ну, можно пожалеть, что не погиб в той войне, сделавшейся уже далекой-далекой, когда коммунизм бурлил своей молодостью. Если бы это что-то меняло…

Тем временем диссиденты-либералы все громче заявляли, что знают, как накормить и напоить народ, заполнить прилавки сардинами и пельменями. Для этого всего-то надо соорудить систему распределения такую, как на Западе, что проще простого. А кроме полных прилавков что еще надо для русских людишек, да и для всех человечков Советского Союза?! Или что, здесь люди не имеют ротового и заднепроходного отверстий, как на Западе?!

Ну а другие диссиденты проклинали коммунистов за порушенные деревни да старинные малые города, по которым прокатился каток индустриализации. Как все восстановить, чтоб было «как прежде» никто из них, конечно, не знал. Но, чтоб отомстить за это ненавистным коммунистам они готовы были идти на союз хоть с самим чертом, роль которого играли, разумеется, либералы. Никто даже не раздумывал, чего с коммунистами-то бороться, если для них и так ямы у Кремля роют! Только смерть их не отменит застой, для которого на этот раз смена власти будет не помехой, а отличной поддержкой.

И ныне энергия общества распылилась на борьбу отдельных индивидуумов за лучшее место среди всеобщего распределения и перераспределения того, что уже создано людьми или природой. Но единственно возможный результат этой борьбы — понимание ее тщетности. Скорее бы понимание этого сделалось всеобщим!

Последним «даром», оставленным кремлевскими мертвецами стала система нефтяных и газовых трубопроводов. Робким примирительным мизинцем она протянулась к западным границам страны. Так Советский Союз просил прощение за свое «отступничество со столбовой дороги прогресса». В западном понимании прогресса, разумеется.

Что же, Запад понял этот жест правильно, конечно, никого не простил, ухватился за робкий палец, и проглотил сдающуюся жертву. Ныне черная кровь и прозрачное дыхание русской земли беспомощно журчат в этих трубах, а русский народ обескровливается и в прямом и в переносном смысле…

Маленький мальчик со своей бабушкой заходил во двор дома. Им повстречалась бабушкина подруга, тоже старуха. Вместо приветствия она сказала им последнюю, важную новость:

— Знаете, умер Андропов!

— Ура-а-а! — что было сил заорал внук, покрывая картой радости всю округу.

Был он мал, и про Андропова, да и про положение дел в стране не знал толком ничего. Но день похорон — это ведь неожиданный выходной, когда не надо идти в школу. А по телевизору будут красиво шагать солдатики, катиться запряженный в катафалк БТР и говорить гранитным голосом диктор.

А вечером, как и год назад, можно поиграть с ребятами во дворе в похороны. Покойником будет кулек тряпок, который мальчишки повезут на салазках-катафалке. А за санками будут шагать ребята, играющие роль солдат почетного караула. Все вместе станут напевать похоронный марш, который уже несколько дней подряд не смолкает в телевизоре. Одним словом — все как у «больших» …

Щелкают логарифмические линейки, бумажные листы покрываются цифрами, где-то потрескивают арифмометры. По листам ватмана ползают неуклюжие рейсшины, визжат карандаши. А в пепельницах догорают многочисленные окурки.

В середине XX века такой вид имели все научные и проектные учреждения. Причем — во всем мире и всех направлений. Начиная от конструкторского бюро по истребителям, и заканчивая таким же бюро по мясорубкам. Причем гостю невероятно трудно предположить, что все-таки делают в этих стенах — самолеты или мясорубки, ибо вид сгорбленных над бумагами людей ему ровным счетом ничего об этом не скажет. Ну, может, в авиационном КБ где-нибудь макет самолета стоит, а в мясном — настоящая мясорубка…

Но среди многообразия шуршащих бумагами и скребущих карандашами учреждений было несколько таких, где в буквальном смысле решался завтрашний день всего мира. И в центре каждого из них стоял Авторитет, Главный, мысли которого обобщали все сказанное и сделанное прежде. Настало время, когда вековой труд ученых, цепочки прежних открытий должны были собраться в великое, мировое открытие. Это открытие и сделается тканью того мира, в котором будет суждено жить многим поколениям потомков. Проделать же такую работу под силу лишь особому, эпохальному гению, каких на Земле по определению не может быть много. И было их всего два. По двум сторонам Атлантики, в двух мирах.

По ту сторону океана, среди небоскребного леса, творил математик Норберт Винер. Середина века вспыхнула в его голове звездой удивительной мысли. Мысль состояла в том, чтобы сделать человеческий язык понятным для машины. Соединить ее элементы в соответствии с мыслями «логически правильного» человека, после чего она легко поймет команды, поданные таким же «правильным» языком. Благо, что элементы, способные «мыслить» на двузначном логическом языке «да — нет» — уже появились. Эти были транзисторы. Множество простых мыслей, сводимых к нулям и единицам, складываясь и умножаясь по определенным законам, рождали сложные заключения электронного «ума».