– Сегодня ястребок Нечай, показал, что он может сражаться не только в небе, – говорил дядька Аким. – Крошил кешайнов, как его батька, – он лукаво подмигнул отцу. – А предводителя в плен взял. Мой тост за Нечая! Честь и слава ему!
– Слава! – закричали с мест.
Я поднялся, чувствуя, что щёки становятся пунцовыми. Похвала дядьки Акима была приятна, но при таком скоплении народа я оробел.
– Ну, Нечай, скажи что-нибудь, – попросил дядька Аким.
Я низко поклонился.
– Спасибо вам, люди добрые! За слова ваши, за ласку… Постараюсь и впредь быть достойным общины.
И, понимая, что больше ничего путного не скажу, снова сел на лавку. Ох, непростое это испытание оказаться на виду у всех, даже если повод в высшей степени приятный. С меня семь потов сошло. Приятели, догадавшись о моих чувствах, пододвинули стопку со сбитнем, я махнул её не глядя. Ничего, сегодня можно. Скоро стемнеет, и полетов больше не предвидится.
Аппетит после выпитого разыгрался не на шутку. Я наложил в свою миску побольше вкусных кусков из разных блюд и стал набивать желудок.
– Что, на хвачик пробило, Нечай? – хихикнул кто-то из своих.
– Ещё как, – признался я. – Целого фенакодуса сожрал бы.
Тут моё внимание привлёк пробиравшийся к столу отца ополченец. Я узнал его – он был приставлен к порубу, в котором теперь держали пленного кешайна. Подойдя к отцу, ополченец что-то заговорил, но отсюда не было слышно, о чём речь. Я хотел придвинуться поближе, даже привстал, но дядька Аким тут же усадил меня обратно.
– Не вмешивайся, Нечай. Не твоего ума пока дело.
– Как скажешь, дядя Аким. – Я подчинился.
А вести, судя по нахмурившемуся лицу бати, были нерадостными. Таким суровым я его давненько не видел. Наверное, с того раза, когда меня в заложники брали, а это случилось пятнадцать лет назад. Что же за вести такие удалось узнать от кешайна?
Выслушав их, отец поднялся и зашагал в сторону темницы. Походка у него была стремительной, ополченцу пришлось бежать за ним вприпрыжку.
Тут и я не выдержал. Резво вскочил («Прости, дядя Аким, но так надо!») и припустил за отцом. На пути то и дело натыкался на подавальщиц, один раз чуть не опрокинул тётку вместе с подносом. Извинившись, побежал дальше. Но разве за отцом угонишься!
Его спина мелькнула в коридоре и исчезла, а мне преградил дорогу часовой. Им оказался злополучный Чубарь. Я был прав, ничего с ним не случилось, парень был в полном порядке, вот только злился на меня, как на тысячу нео.
– Куда прёшь?! – зло рявкнул он.
– Пусти, Чубарь! Я за отцом.
– Не велено, – покачал головой ополченец и выставил вперёд остриё меча.
– Чубарь, с ума не сходи. Пусти, по-хорошему…
– Сказано тебе – нельзя. Приказ такой. А будешь лезть, кишки выпущу. Не посмотрю, что ты у нас герой.
– Что, завидки берут?
– Дурак ты! Я своё ещё возьму. И тебя на следующем Кругу свалю. Ей-ей! Но пропустить не имею права. Понял?
– Ладно, – согласился я.
Не похоже, чтобы Чубарь соврал. Наверное, и впрямь получил приказ.
На пиру играла музыка. Маленький оркестрик старался вовсю. Мелодия будоражила кровь, ноги сами срывались в пляс. Я не заметил, как буквально был вытащен из-за стола, как попал в тесный круг названых братьев. Я смотрел на их радостные лица, заражался их безудержным весельем. Что-то дикое, первобытное снова пробуждалось во мне. И не было дела, что пир вполне мог быть последним и впереди нас ждала лишь война. Пожили относительно спокойно, так ведь покой не вечен и рано или поздно должен был завершиться хорошей дракой.
Музыка всё сильнее завладевала телом, я растворялся в навязчивом ритме, отбиваемом барабанщиком, а тот и рад – лупил так, что стёкла дрожали.
Это был танец войны и мира, тех, кто вернулся, пришёл с победой. Не знаю, как он выглядел со стороны, но мне на это было наплевать. Победитель смешным не бывает.
Кровь во мне кипела, я выделывал причудливые коленца, шёл вприсядку, потом подскакивал, ходил колесом, крутил сальто и выделывал прочие акробатические кунштюки, всё сильнее отдаваясь во власть музыки.
Мелькали лица ястребков, ополченцев, гостей. Когда мелодия сменилась на более плавную, вступили женщины.
Меня как током ударило, когда я понял, что держу в объятиях Варю и мы медленно кружимся в чарующем танце.
– Мне это снится?
Она вскинула подбородок.
– Снится?
– Да. Как будто во сне.
Варя усмехнулась:
– Нет уж, сегодня спать я тебе не дам. Даже не мечтай! – И она прижалась ко мне всем телом.
Господи боже мой! Да откуда у женщин такая власть над нами?! Её слова обдали меня жаром, окончательно превратив мою волю в воск. Я полыхал от пальцев ног до ушей. Странная волна охватывала меня всё сильнее и сильнее, в висках бешено пульсировала кровь.
– Варя, ты… Ты…
– Что, Нечай?
– Ты самая красивая!
– Я знаю, Нечай, – хихикнула она, пряча лицо у меня на груди.
Я не понял, когда закончился этот танец, как мы, не таясь, покинули пир, как отправились к ней.
Изба, в которой она жила вместе с младшей сестрой (родители погибли три года назад), находилась неподалёку от крепостной стены Комплекса. Никто не смог бы нам помешать.
Мы оказались внутри, наедине, и свет померк для нас, а мир перестал существовать до самого утра.
Глава 5
Они уходили в полутьме, не оглядываясь на зубчатые стены некогда родных кремлёвских стен. Крепкий высокий мужчина, хрупкая женщина со спящим младенцем на руках… Всё их нехитрое имущество поместилось в двух вещмешках, болтавшихся за спинами. Много ли на себе унесёшь, отправляясь в изгнание? А много ли дадут взять с собой? Ладно, хоть оружие не отобрали.
Добрыня по сию пору помнил налитые гневом глаза дьяка из Тайного приказа. Будь у того воля – камнями да палками прогнал. Хорошо бояре в обиду не дали. Уж им-то было известно, что движет Добрыней. Не одобряли, конечно, но понимали. Где-то даже сочувствовали.
Двое пластунов, что выводили изгнанников за пределы крепости, держались чуть поодаль. Оба втайне надеялись, что бывший дружинник Добрыня вот-вот передумает и повернёт обратно, но чаяниям их так и не суждено было сбыться.
Добрыня упрямо шагал вперёд, крепко сжимая побывавший в десятках переделках меч. Цепкий взгляд дружинника обшаривал окрестности, не пропуская ни одной детали. Опасность может притаиться везде. Мелочей за пределами Кремля не существует. Кому как не Добрыне помнить об этом. Ведь сколько было хожено, сколько пролито крови: своей и чужой! Не раз и не два выживал только чудом. Но тогда спину прикрывали надежные товарищи, такие же дружинники, как Добрыня.