— Господин Юниус… — Она растерянно заморгала, глядя на него снизу вверх. Альфред заметил, что у нее на верхней губе растут серые усики, и это почему-то еще сильнее разозлило его.
Он с силой притянул ее к себе, впился в ее губы поцелуем. Потом оттолкнул — резко, так, что девушка чуть не упала.
— Довольна? — спросил он, брезгливо вытирая рот. — Теперь ты довольна? Больше не будешь надоедать мне?
Она смотрела на него — круглолицая, с двумя короткими толстыми косами, — и в ее бестолковых, блеклых глазах медленно закипали слезы.
Он был у вице-канцлера. Был у бургомистра, своего дяди. У трех других бургомистров. Никто не мог ничего сказать. Все только отводили в сторону взгляд, бормотали о судебной ошибке, просили скорее уйти. Альфреду показалось, что они растеряны куда сильней, чем он сам. Только старый Георг Нойдекер шепнул, что отправил троих курьеров: первого — в Шпеер, известить канцлера; второго — в Мюнхен, с пакетом для курфюрста Максимилиана; третьего — в Вену, в Имперский надворный совет.
— Все, что мы можем сделать сейчас, — придать делу огласку, — пробормотал Нойдекер. Его морщинистые брыли тряслись, он поминутно оглядывался, как будто боялся, что их могут подслушать.
— Вы предлагаете нам бездействовать, господин бургомистр, — закипая от бешенства, медленно произнес Альфред. — Бросить их на произвол судьбы.
В глазах Нойдекера застыла боль.
— Прошу, господин Юниус, не нужно так говорить. Через несколько дней первые лица Империи узнают о произошедшем. Нужно ждать. И не делать новых ошибок. Вы понимаете?
Но Альфред не желал ждать. Вечером, когда они встретились с Вильгельмом и Хансом у Мельничного моста, он предложил им напасть на Малефицхаус.
— Глупо, — только и сказал Энгер.
— У Хаанов трое слуг — Томас, Михель и Йенс. У них есть оружие, порох и лошади. Я говорил с ними, они нам помогут. Если мы задумаем напасть на тюрьму, Томас к нам присоединится. Нас будет четверо.
— Малефицхаус охраняет втрое больше людей.
— Они вряд ли захотят умирать. А мы пойдем до конца. Уверяю тебя, увидев нашу решимость, они сложат оружие.
— Допустим, мы сумеем прорваться внутрь. Свяжем тех, кто не окажет сопротивления, и убьем остальных. Но что делать дальше?
— Способ найдется. Главное — вытащить их оттуда и…
Лицо Ханса побагровело, на шее вздулись толстые жилы.
— Мы не успеем отъехать от тюрьмы и на сотню шагов, как нас перебьют. Опомнись, Альф! Мы ведь хотим спасти их, а не сложить их трупы у ворот ратуши.
— Боишься, что тебя сожгут за пособничество колдунам?
— Вовсе нет. Меня не сожгут. Когда я родился, матушка увидела у меня над сердцем пятно в форме чертополоха. И гадалка сказала ей, что это Господь отметил меня: предопределил, какой смертью мне суждено умереть. Я ничего не боюсь, Альф. Но мы должны всё продумать. Всё до конца.
— Ты глуп, как шильдбюргер
[106]
, — прошипел Альфред, хватая его за ворот рубахи. — Хочешь подождать, пока их допросят? Пока им сломают кости?
Глядя на багровую физиономию Ханса и бледное лицо Альфреда, Вильгельм усмехнулся:
— Эй, вы, Беляночка с Розочкой! Хватит трепаться. Вы оба правы. Ждать мы не можем. Но нападать на Малефицхаус в открытую тоже нельзя.
— Давайте потратим на обсуждения еще пару дней, — фыркнул Альфред.
— Есть идея получше. Среди тех, кто охраняет Малефицхаус, есть много друзей отца, и они меня знают. Возможно, мне удастся подмешать им в пищу снотворное. Тогда сможем все сделать по-тихому.
Глава 21
Он чувствовал ее дыхание — горьковато-сладкое, дурманящее, как аромат болотных цветов. Чувствовал, как ее рука скользит по его лицу…
— Мы полетим с тобой вместе, мой милый, — прошептала она, лизнув его щеку. — Сегодня будет необыкновенная ночь! Чудесная, страшная, не похожая ни на что!
Женщина хлопнула в ладоши и завертелась на одном месте, и ее волосы — темные, осенне-рыжие — летели по кругу, и сумасшедший, молодой смех звенел под потолком комнаты. От отвращения Фёрнер зажмурился. Слюна женщины обжигала его кожу, как щелок, как вылитый из склянки аптекаря яд. Как она проникла в его кабинет, как сумела его обмануть? Еще несколько минут назад она стояла, опустив руки, глядя на него с робостью — так, как глядят все просительницы. Красивая, юная, бледная. Кипящие волны рыжих волос собраны под чепцом. Выждав полагающуюся паузу, он поднял на нее взгляд и коротко спросил, что ей угодно. В ответ она улыбнулась, обнажив хищные белые зубы. А дальше…
Все, что произошло дальше, было слишком диким, чтобы поверить в это. Глаза женщины вдруг вспыхнули похотью, злобой, насмешкой. Пальцы тронули стягивающий платье шнурок, и в следующую секунду она стояла перед ним совершенно нагая. Но не это поразило его — тело его уже давно не отзывалось на женскую красоту; за последние годы он видел перед собой сотни, если не тысячи обнаженных девушек, старух и почтенных матрон. Нагота этой женщины была необычной. Ее кожа светилась изнутри каким-то закатным, малиновым светом, переливалась, как тончайший розовый шелк.
Видя его замешательство, ведьма улыбнулась шире. Легкий шепот слетел с ее губ, пальцы согнулись и выпрямились и снова согнулись, и викарий почувствовал, что воздух начал сгущаться вокруг него, стягивать его тело, как толстый пеньковый канат — так, что через несколько мгновений он уже не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не мог даже разомкнуть губы и позвать на помощь.
Улыбаясь, женщина подошла к нему. Ее узкие ступни тонули в мягкой толще ковра.
— Ты полетишь со мной, — шептала она, и ее маленькое, лисье лицо горело, как в лихорадке. — Мы принадлежим друг другу, маленький Фридрих. Ты — мой…
Створки окна раскрылись бесшумно, словно страницы книги. Мягкие, белые облака плыли по уставшему небу — спокойно и тихо, так опавшие листья плывут по вечерней реке. Снова легкий шепот, движение пальцев, блуждающая улыбка на нежных губах. Неведомая сила подхватила их, они поднялись в небо и понеслись прочь от города.
Земли не было видно. Они летели куда-то на север, навстречу холодному ветру, царапавшему их тела, прорывались сквозь сонные, набухшие дождем тучи, обтрепанные и безрадостные, как нищенские лохмотья. Фёрнер мог видеть только эти унылые тучи и безумный, устремленный вдаль взгляд своей спутницы.
Полет не продлился долго, и все же, когда он наконец завершился, была уже глубокая ночь. Оглядевшись, Фёрнер увидел, что стоит на каменистой, залитой лунным светом площадке. С трех сторон площадка была ограничена частоколом темного леса, а последней, четвертой своей стороной взирала на спящую где-то далеко, у подножия горы, долину. Каменный круг площадки был усыпан ржавыми сосновыми иглами, пролежавшими здесь много лет. Чуть дальше, над кромкой леса, врастали в небо семь каменных широких зубцов. Странное, зловещее место…