Палач - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Вальд cтр.№ 37

В те далекие времена носили блио [28] . Только у мужчин блио было короче – по икры. Тогда как женское достигало земли, благодаря чему у прекрасных дам появилась привычка придерживать при ходьбе часть подола. А еще в сундуке Венцеля Марцела хранилось старинное бабушкино платье упеленд, в свободную складку и с широченными, в рост человека, нижними частями рукавов.

Но для мужчин такое платье годилось разве что под кольчугу, да и надевать его под тяжелые доспехи было неудобно. Постоянные войны требовали новых доспехов, и на смену цельной металлической кольчуге с ее монолитностью и тяжеловесностью пришли латы, разделенные на отдельные части, но скрепленные шарнирами, крючками и пряжками, чтобы не мешать движениям. Образовались плоские детали, соответствующие объемам отдельных частей тела – спины, груди, рук. Для таких доспехов потребовалась одежда с вытачками, линией проймы и окатом рукава, то есть с деталями, которые выкраивались овально. Это позволило избежать изломов и поперечных складок, образовывающихся при шнуровке цельного платья.

Так появился жупон – короткий, облегающий, стеганый и с длинными рукавами. Очень скоро из одежды, надеваемой под доспех, он превратился в постоянно носимый предмет, закрывающий верхнюю часть тела. А вслед за ним широко разошелся знаменитый камзол-дублет. Вот только юбочка к нему была очень коротка. Поэтому мужчинам пришлось удлинять чулки, превратив их в шоссы. Они не были вязаными и слегка растягивались лишь за счет того, что ткань резали не вдоль волокон, а по диагонали. Они плохо держались, и поэтому их приходилось крепко подвязывать под низ камзола. Но шились они из двух частей, на каждую ногу, оставляя мужское место и зад открытым. Вот их-то и закрывал выступающий далеко вперед гульф, надеваемый, как пояс верности у женщин.

У воинов металлический гульф был средством защиты. Для всех остальных мужчин он был предметом гордости. Его стали украшать дорогими камнями, серебряными и золотыми узорами и часто использовали как место хранения денег и благовоний.

Но это для богатых бездельников.

Венцель Марцел даже улыбнулся, представив себе, как его палач вышагивает по городу в гульфе, украшенном гербом Витинбурга. Нет, все это глупости. Палач должен быть одет, как простой ремесленник: в просторный камзол на пуговицах, короткие штаны с чулками и добротные пулены. В холодное время, конечно же, – в такой любимый этим палачом плащ.

Так, как и был одет упокоившийся палач.

Вот только не ясно, зачем столько времени Венцель Марцел занимал себя ненужными раздумьями. А еще жаль, что старого палача похоронили в его синей одежде. Она была бы как раз по росту новому палачу. Но, возможно, чуть тесновата. Однако всегда можно вшить клинья. И стоило бы это недорого.

Отбросив назойливые мысли, бюргермейстер с удивлением увидел нарисованные углем на известковой части стены многие части одежды. Той одежды, с которой он внутренне согласился. Вот только нарисовал ее палач по имени Гудо и даже указал ее размеры.

Рядом с окончившим рисунки палачом стоял явно довольный мастер Гальси. То ли обращаясь к Гудо, то ли к бюргермейстеру, то ли к самому себе, он уважительно сказал:

– И нужно же было судьбе достойного портного превратить в палача.

– В достойного палача, – поправил его Венцель Марцел и мягко провел ладонью по столешнице. – И еще. Не забудь, чтобы в этой одежде, как и у остальных служащих муниципалитета, были по краям прямоугольные зубчики…

Уточнив некоторые детали, бюргермейстер выложил на стол несколько серебряных монет и внимательно присмотрелся к жиденькой бородке Гальси. Все же была в нем частица еврейской крови. Нужно уточнить и поднять его личный общегородской налог.

Переступая порог мастерской, Венцель Марцел вспомнил о чепчиках, которые носили на головах горожане, как женщины, так и мужчины. На чепчик, наверное, уже не хватит уговоренных пяти локтей ткани. Тем более, что у этого палача такая огромная голова.

А ночью бюргермейстеру снилась лавка портного, на стенах и столах которой висели и лежали женские и мужские одежды. От дорогих – из шелка и парчи, с мехом и тиснением, до привычных – грубошерстных, с добавлением льна и конопли. И при этом самых разных размеров. Ведь так было у любимых Венцелем Марцелом древних греков и римлян.

Гудо сильно, насколько мог, зубами и правой рукой затянул узел на свежей повязке.

Рука уже не кровоточила, но раны были открытыми и глубокими. Весь вчерашний день палач провозился со своей левой рукой. Конечно, было сложно, тяжело и больно вытаскивать из фаланг двух пальцев обросшие костной тканью металлические иглы. Еще сложнее оказалось вырезать из сросшихся мышц и кожи хитрые пластины и винты, что так часто применял мэтр Гальчини при сложных переломах.

Гудо даже несколько раз искренне пожалел, что не попросил молодого лекаря помочь ему в этом непростом деле. Да и как его сейчас просить… Отныне Гудо – городской палач. Об этом во весь голос вчера прокричал глашатай на Ратушной площади. Кто теперь просто так поможет палачу? Тем более денег у Гудо почти не было. Хорошо еще, что бюргермейстерская дочь не оставляет его без внимания и каждые два дня у порога его дома появляется корзина с едой. И пусть ее немного, но если растягивать удовольствие от съестного и не обращать внимания на изнывающий желудок, то можно продержаться. Вот только мужчина значительно похудел за прошедшие в этом доме семь недель. Однако это не беда. Ему в жизни приходилось голодать. Голодать так, что через живот прощупывался позвоночник.

Так уж Господу было угодно, чтобы младенец Гудо родился за три года до Великого голода, который костлявой рукой сдавил горло всей Европе [29] . Понятно, что Гудо, бывший в то время младенцем, не мог помнить всего ужаса, происходившего вокруг него. Но на всю жизнь в нем остался дикий страх от одного дня, что каленым прутом прожег его мозг и часто возвращался потом в пьяных снах или в часы тяжелой усталости.

Ему и сейчас обрывочно привиделось, как отец тащит маленького Гудо за ногу, часто оборачиваясь и надрывно кашляя. Он смотрит на худенькое тельце сына, но вместо глаз у него два мутных осколка стекла. И улыбка… Нет, не улыбка – оскал умирающего от бешенства худющего пса. Малышу больно. Его голова то и дело ударяется о камни и стволы деревьев. Но он не может оторвать взгляда от широкого ножа в правой руке отца. На его лезвии уже есть кровь. Кровь матери, что пытается вырвать убийственное железо. Но у нее слишком мало сил. И все, что она может, это ухватиться за ногу мужа, рыдать и молиться.