Реакция Путина. Что такое хорошо и что такое плохо - читать онлайн книгу. Автор: Олег Кашин cтр.№ 46

Не хотел бы, чтобы мои слова звучали гимном социальным сетям; культ их выглядит, как и любой культ такого рода, довольно глупо. Скорее я хотел бы спеть гимн горизонтальным связям между гражданами. Сегодня уже понятно, что именно горизонталь противостоит и будет противостоять и «той самой» вертикали, и вертикалькам поменьше, будь то уже упомянутое радио или зимняя протестная номенклатура, отношения которой с рядовыми участниками митингов как-то сразу не сложились («Вы нас даже не представляете») и, очевидно, не сложатся никогда. В начале дня в субботу я заседал в Координационном совете, где при мужественном сопротивлении муниципального депутата Каца и финансиста Винокурова выстраивалась очередная оппозиционная вертикаль — выстраивалась торопливо, потому что бар, в котором все происходило, был арендован за 100 тыс. рублей на два часа и потому что нужно было еще успеть на первую акцию протеста, которую Координационный совет устраивал. Акция в виде цепочки одиночных пикетов от здания ФСБ на Лубянке до здания Следственного комитета на Бауманской была устроена именно в таком формате не от хорошей жизни: времени на подготовку не было вообще, возможности согласовать что-нибудь с властями тоже не было, иллюзий по поводу того, что на улицу выйдут огромные толпы, не было тоже. Не было вообще ничего, и тогда, если не ошибаюсь, Юрий Сапрыкин предложил вот эту цепочку — встать с плакатами через каждые 50 метров от Лубянки до СК.

Сначала это не производило никакого впечатления. Идешь вдоль Политехнического музея — ну да, стоит человек, а на противоположном углу еще один человек. Ну да, одиночные пикеты ровно в том виде, к которому мы уже давно привыкли. Стоит человек с плакатом, мерзнет, мимо идут люди.

Потом сворачиваешь на Маросейку, на Маросейке тоже стоит человек, и дальше еще один человек, и где-то совсем вдалеке еще один. Маросейка — улица оживленная и тесная. Из зданий, где в первых этажах нет кафе или магазинов, — только церкви. Станция метро, опять же, причем важная и пересадочная. Тесный тротуар. Много людей. Ощущение уже какое-то смутно новое, сравнить наблюдаемое уже, пожалуй, и не с чем. Москва, много людей, а на некотором расстоянии друг от друга (не 50, конечно, метров, а меньше) стоят люди с плакатами. Как будто кто-то снимает кино про людей с плакатами — что-то вроде этого.

Чем дальше от метро, тем менее тесно на тротуаре, люди с плакатами так и стоят, соотношение напечатанных плакатов (два варианта, вертикальный и горизонтальный, рисовал Юрий Остроменцкий, автор знаменитых обложек «Большого города») и нарисованных самодельных меняется в пользу последних, какая-то женщина рисует свой плакат, расстелив ватман прямо на тротуаре, а через несколько метров (про 50 уже все забыли) стоит еще одна женщина, следующего человека с плакатом ты еще не видишь, но уже точно знаешь, что он есть.

Потом переходишь Садовое (в переходе — тоже человек с плакатом), которое как раз в этом месте очень точно символизирует границу между тем, что внутри, и тем, что за его пределами: Старая Басманная — улица довольно тихая, нет ни кафе, ни магазинов, ни прохожих, и, кажется, нет вообще ничего, кроме людей с плакатами. Идешь, вглядываясь в лица, они тебе нравятся, и это в Москве тоже не очень привычное ощущение. У какой-то длинной усадебной стены встаешь с плакатом сам, и люди, которые идут мимо, теперь вглядываются в тебя. Замерзнув за полчаса, идешь дальше, в какой-то момент сбиваешься с маршрута и вместо Токмакова переулка сворачиваешь на Доброслободскую, но и на Доброслободской обнаруживаешь людей с плакатами. Магия заканчивается у Следственного комитета — там уже обычный пикет, не одиночный и поэтому скучный. Депутат Пономарев дает комментарии прессе, хитрая активистка Митюшкина ездит по улице на машине с торчащим из окна мегафоном и говорит «Россия без Путина». На строительной сетке дома напротив большими буквами какая-то сволочь написала «Удальцов грузинская подстилка». От СК хочется как можно быстрее уйти, чтобы не портить впечатление от увиденного по дороге. От той самой горизонтали, которая только одна и может всерьез противостоять любым вертикалям.

Насторожиться можно было бы еще весной, когда была история с тем роликом. Некая актриса, много лет работающая у Владимира Путина неформальным министром по делам благотворительности, снялась в агитационном видео про него, и это многих огорчило, потому что актрису эту у нас принято любить, и вот как совместить эти два обстоятельства — она хорошая, но при этом агитирует за Путина? Было сложно, но почти все справились, недостающее звено образовалось практически из воздуха. Фактической базы ни у кого не было, но все (говоря «все», я имею в виду активных пользователей социальных сетей и читаемых авторов публицистики, то есть буквально — лидеров общественного мнения) сошлись на том, что ролик стал результатом то ли шантажа, то ли угроз, то ли еще какого-то жесточайшего давления, а раз так, то к актрисе не то что претензий нет, а более того — она нуждается в сочувствии.

Посочувствовали, проехали, прошло сколько-то месяцев, сочувствовать стало модно. Кто без греха, пусть первым бросит камень, а лучше не бросать камень, а войти в положение. Войти в положение «мальчишек из ОМОНа», за сбитую зубную эмаль которых, то ли настоящую, то ли выдуманную, полтора десятка случайных людей маринуются в тюрьме. Войти в положение оперной певицы Максаковой, которая проявила невероятное гражданское мужество и воздержалась при голосовании по «анти-Магнитскому» закону в трех чтениях. Войти в положение депутата Шлегеля, который голосовал за, но колебался. Войти в положение подполковника ФСИН сенатора Журовой, которая тоже голосовала за и активно отстаивала свою позицию («зато дети будут говорить “мама», а не “mother”»), зато она человек хороший. Войти в положение дочек депутата Железняка, швейцарская учеба которых, конечно, не очень хорошо рифмуется с жесткой патриотической позицией отца, но они же дети, они не виноваты. Войти в положение — в этом сезоне такое носят.

Расчеловечивание оппонента — считается, что это запрещенный прием, такая эренбурговщина. Товарищ Эренбург упрощает, и все они, конечно, люди. Вот эти женщины с адскими прическами, вот этот уполномоченный по правам ребенка, вот этот Всеволод Чаплин и даже сам Путин. Давайте относиться к ним как к людям — вдруг в ответ на это и они станут чуть меньшими людоедами, чем сейчас. Это, конечно, не более чем гипотеза, но она настолько популярна, что стала уже чем-то большим, чем гипотеза. Во многом именно на ней держится устойчивость сегодняшней власти. Выборов нет, обратной связи нет, и, в принципе, единственным ощутимым способом давления на Кремль по какому угодно поводу могло бы быть общественное мнение. Но общественное мнение из раза в раз входит в положение очередного сенатора с адской прической.

Эмпатия, то есть осознанное сопереживание эмоциональному состоянию другого человека, — говорят, за советские годы российское общество растеряло это важное общечеловеческое качество, но события 2012 года свидетельствуют об обратном. Эмпатия у нас распространена достаточно широко, а что ее объектами чаще становятся люди из власти, персонально ответственные за всевозможные гадости, которых в этом году было на порядок больше, чем в любом другом году, — ну так что же, эмпатия зла, и козлы этим, к сожалению, пользуются.