Частный визит в Париж [= Место смерти изменить нельзя] - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Гармаш-Роффе cтр.№ 41

Он усмехнулся:

– Может быть. Только «Пальму» в Каннах за режиссуру получил мой фильм, если ты не в курсе.

Соня покраснела от досады.

– У тебя есть актерские наклонности, я понимаю, почему тебя зовут сниматься, – сказал он, смягчившись. – Но на самом деле ты не сможешь работать с режиссером. Да тебе и самой это не надо. Не зря же ты отказываешься от предложений…

Соня слушала с легкой настороженной улыбкой на губах, глядя ему прямо в глаза.

– Обычно я говорю, что с меня хватит папиной славы, – возразила она.

– Да… Но ведь это неправда. По крайней мере, это ничего не объясняет.

– А что, по-твоему, объясняет мои отказы?

– Тебе не нужна широкая публика. Может, даже боязно выставлять себя напоказ, выворачивать все уголки своей души, искать в себе потаенные пороки и страсти… – это ведь и есть работа актера. Тебе комфортнее играть свои роли в этом маленьком кругу избранных и постоянных зрителей… Здесь ты ничем не рискуешь: сама ставишь свои маленькие представления, сама исполняешь – никаких творческих противоречий. К тому же публика надежно страхует тебя от провалов: ты уверена в обожании и поклонении…

– Ты имеешь в виду…

– Всех. И Пьера. И Жерара с сыночком. И даже Маргерит. И Мишелей. И всех тех, кого я еще не видел, но которые непременно должны восхищаться тобой, – других ты не потерпишь.

– У тебя оригинальная точка зрения…

– Я не прав?

– Не знаю… По-твоему, я играю роли в жизни?

– А разве нет?

– Допустим, – со смехом ответила Соня. – И как, хорошо я играю свои «маленькие представления»? Я могу тебя включить в список моих преданных зрителей?

Максим поглядел ей печально в глаза и делано вздохнул:

– Можешь.

Соня, довольная его ответом, легко поднялась из-за стола:

– Хочешь, я тебе дом покажу?

Максим вскинул ей вслед руку – ухватить, зацепить, поймать? Он и сам не знал (дернуть за косички?) – но она уже упорхнула, и ее голос доносился с лестницы. Скептически посозерцав свой зависший в воздухе жест, Максим последовал за ней.

– Это старинный дом, – комментировала Соня, – построенный в начале прошлого века. Его купили еще родители Пьера. Конечно, тут многое переделано, перестроено, но многое осталось по-прежнему. Эта лестница раньше кончалась на втором этаже, а на третьем были комнаты для детей и для бонны, и у них была своя лестница, выходящая в сад, но ее закрыли, а основную лестницу продлили доверху… Я люблю старину, я люблю все эти потертые ступени и эти тяжелые низкие балки, но пришлось многим пожертвовать для удобств, вместо комнаты бонны мы сделали ванную и туалет, – болтала она, распахивая перед ним двери комнат, куда Максим заглядывал вежливо и равнодушно, больше глядя на Соню и вслушиваясь не столько в смысл слов, сколько в звуки ее голоса.

– Это… – продолжала Соня, открывая перед ним очередную дверь, – это комната для гостей, я сначала хотела оклеить ее обоями и даже уже начала работы, я все купила…

Комната выглядела странно: ободранные стены, из которых только одна была оклеена. На полу – рулоны обоев, банки, засохшие кисти и валики и прочая атрибутика ремонтного дела.

– …а потом передумала. Хочу обить тканью. Это все-таки элегантнее. С другой стороны – пыли больше… Ты как думаешь?

– Я в этом не разбираюсь.

– Вот я тоже никак не решу. Рабочих распустила, а комната так и стоит недоделанная с лета.

Не завешенное занавесками окно смотрело в темный сад. Максим приблизился. Туман осел, оставив лишь легкий парок, путавшийся в траве. В слабом свете уличного фонаря, падавшего с улицы, сад открылся ему в своей строгой ночной графике: аккуратно выписанные дорожки, огибавшие лужайку, на которой росла большая плакучая береза, несколько красиво сделанных клумб с еще не отцветшими кустами – кажется, розами – и маленький, мерцающий в темноте прудик с легкими лодочками сухих листьев. Сад был ухожен и наряден, и гармонию его четких линий нарушала лишь проплешина в левой части живой изгороди, через которую были видны размытые очертания темного соседского участка.

Максим любил сады – детское воспоминание о даче в Подмосковье, на которую они ездили каждое лето. Огородик с укропом, редиской и луком (с грядки прямо на стол); зазывно краснеющая, занозистая малина у ограды; куст кислющего крыжовника, который маленький Максим объедал задолго до его созревания; клумбочки с флоксами и астрами (розы у них не росли, маме так и не удалось с ними сладить в сыром подмосковном климате); деревянная мшистая бочка с дождевой водой, нагревшейся за день на солнце: он погружал в нее с бульканьем тяжелую лейку и поливал огород, и вода теплыми пыльными языками сползала с грядок и ласково лизала его босые ноги… Костер вечерком, из старых листьев и обрезков веток, и его низкий, терпкий, горьковатый дым, стелющийся над дачами; и папа с мамой на деревянных ступеньках крыльца, и дымок их сигарет смешивается с дымом костра; и не всегда понятные разговоры о политике и об искусстве, и комары тонким звоном над ухом, и расчесанный прыщик, мешающий спать, и крем «Тайга» на коже… Дачу потом продали за бесценок – она требовала ремонта, но никто не мог ею заниматься, не было времени, не хватало денег…

Максим раскрыл окно, вдыхая ночные запахи.

– Нравится? – Оказалось, что Соня стоит позади него, тоже глядя в сад.

– Нравится. Я люблю сады. Еще с детства… У вас красивый сад, продуманный, ухоженный.

– Только эта дыра весь вид портит. Вон, видишь, кустов не хватает? Четыре туи засохли. Я велела их выкопать, хотела новые купить, но передумала. Решила, что лучше все туи выкопать и посадить лавр. Он не сохнет, как туи, и красивый. Но все-таки жалко выкапывать туи… Они все-таки живые. Хотя они чаще сохнут, но в конце концов всегда можно засохшие выкопать и посадить новые, правда ведь?

Максим слушал ее ботанические объяснения и думал: вот человек, не связанный ничем: ни работой, ни начальством, ни зрителями – одним словом, не связанный интересами других людей, которые вечно противоречат твоим собственным. Вот человек, не связанный необходимостью зарабатывать себе на жизнь, который в денежных тратах руководствуется только своим вкусом и прихотями; вот человек, не зависимый ни от чего, ни от кого – одним словом, свободный. Правда, ее свобода ограничена Пьером: это он дает ей все виды свобод – кроме свободы от самого себя… Потому-то она так и охраняет свой покой, свою безмятежность чувств: знает, что если рухнет, если позволит себе рухнуть в другие отношения, то лишится всех своих привилегий. Обретет разве что свободу любить, но… Приносит ли она счастье? Даже истории с хорошим концом, когда пирком и за свадебку – чем они кончаются? Тем же самым: привычкой и бытом. Хорошо, если мирным, как у Вадима с Сильви. Хуже, как это получилось у него с Лидой. Но так или иначе, любить ровной домашней любовью, в которую трансформируются со временем пылкие страсти, – можно и Пьера. В роли подобного кандидата он ничем не хуже других. А уж если совсем честно, то надо признать, что даже лучше многих, если не как любовник, то как муж…