Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1914 год. Начало - читать онлайн книгу. Автор: Олег Айрапетов cтр.№ 32

В такой готовности выполнить свой долг одновременно крылась немалая опасность. Люди, не спрашивавшие, с кем им придется воевать, слабо представляли себе цели войны, не говоря уже о ее причинах. Рано или поздно это незнание должно было сыграть свою роль. На необходимость воспитания русского общественного мнения ряд офицеров Генерального штаба обращал особое внимание еще перед войной. Огромные расстояния России, слабость ее политических партий, значительный удельный вес неграмотного и недостаточно материально обеспеченного населения заставляли с опаской смотреть в будущее. Государственная дума и пресса в качестве выразителей общественного мнения особых надежд не вызвали. «Нам нужно что-то более или менее постоянное, – писал в 1913 г. полковник А. А. Незнамов, – определенно известное, длительное. Я бы позволил себе сравнение: если на Западе им (общественным мнением. – А. О.) могут пользоваться, как разрядом Лейденской банки, нам нужно заготовить себе целую батарею»11. Ничего подобного в России заготовить не успели, «духовная мобилизация» русского общества, по словам современника, «совершалась не стройно»: «Чуть ли не каждый имел свою собственную теорию восприятия войны или даже несколько теорий – последовательно или одновременно. Во всяком случае, не помню, чтобы одна какая-либо идеологическая концепция или хотя бы отчетливое чувство объединяло всех»12. Между тем при начале боевых действий такого масштаба огромное значение принимала пропаганда.

Самой действенной, конечно, оставалась идея угрозы вторжения, которую практически и не нужно было развивать в ряде стран (Франция, Бельгия, Сербия, Германия). В некоторых случаях военной пропаганде пришлось решать более сложные задачи: например, первые плененные на Западном фронте американские солдаты на вопрос о причине своего прибытия в Европу отвечали, что США вступили в войну, чтобы освободить «большое озеро Эльзас-Лотарингию», причем где находилось это озеро, пленные толком не знали. Однако затем последовали энергичные пропагандистские действия со стороны командования экспедиционного корпуса13. В России дело обстояло иначе, в том числе и потому, что значительное количество слабо образованных и неграмотных солдат чрезвычайно осложняло действие военной пропаганды. По свидетельству А. И. Деникина, перед войной призывы давали до 40 % неграмотных новобранцев14. Будущий комендант Берлина генерал А. В. Горбатов, встретивший эту войну рядовым в кавалерии, вспоминал, что в эскадроне, в котором он служил, «половина солдат были неграмотными, человек двадцать на сто – малограмотными, а у остальных образование ограничивалось сельской школой»15.

В этом отношении русская армия явно уступала противникам и союзникам и по качеству, и по количеству. Для сравнения, в 1907 г. в германской армии на 5 тыс. новобранцев приходился один неграмотный, в английской на 1 тыс. – 10 неграмотных, во французской на 1 тыс. – 35 неграмотных, в австро-венгерской на 10 тыс. – 220 неграмотных, в итальянской на 1 тыс. – 307 неграмотных. Набор 1908 г. дал русской армии 52 % грамотных солдат16. Такой состав армии таил в себе немалую опасность. «Малокультурный русский народ, – вспоминал современник войны и революции, – не отдавал себе отчета в совершавшихся тогда, в 1914 г., событиях, как не отдавал себе он и потом, в 1917 г., такого же отчета, бросая фронт и разбегаясь с винтовками в руках «без аннексий и контрибуций» по домам»17.

Недолго продержался и мир между правительством и политическими партиями, которые своими действиями объективно способствовали разлагающему влиянию противника. Первая мировая была и первой тотальной войной. «В этой войне, – отмечал Эрих Людендорф, – нельзя было отличить, где начиналась мощь армии и флота и где кончалась мощь народа. И вооруженные силы, и народы составляли одно целое. Мир увидал войну народов в буквальном смысле этого слова. С этой объединенной мощью стояли друг против друга самые могущественные государства нашей планеты. К борьбе против неприятельских вооруженных сил на огромных фронтах и далеких морях присоединилась борьба с психикой и жизненными силами вражеских народов, с целью их развалить и обессилить»18. В германском Генеральном штабе перед войной считали людской материал, которым обладала русская армия, таким же хорошим, как и прежде: «Русский солдат силен, нетребователен и бесстрашен. Положительные качества русской пехоты имели большее значение при прежних условиях боя в сомкнутом строю, чем при настоящих. По внешним признакам русский сравнительно мало восприимчив, и после неудач русские войска, по-видимому, быстро оправятся и вновь будут готовы к упорной борьбе»19. Но проблема была в том, что он должен был быть лучше.

Парадокс заключался в том, что в то время как с Россией вели тотальную войну, то есть войну народа с народом, она и в лице своего военно-политического руководства, и в лице общественности так и не смогла подняться до того, чтобы вести такую же войну со своими противниками. Генерал А. А. Брусилов весьма точно заметил: «Даже после объявления войны прибывшие из внутренних областей России пополнения совершенно не понимали, какая это война стряслась им на голову, как будто бы ни с того ни с сего. Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто же такие сербы – не знал никто, что такое славяне – было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать – было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, т. е. по капризу царя»20. На фоне значительных потерь и не компенсировавших их по масштабу успехов это непонимание рано или поздно должно было привести к опасным последствиям.

Г. К. Жуков, которого война застала в Москве, где он работал скорняком, вспоминал о том, что сначала много молодых горожан уходили добровольцами на войну, вызвался идти и его друг, которого он хотел сначала поддержать, а потом передумал, не понимая причин, по которым может стать калекой: «…я сказал Саше, что на войну не пойду. Обругав меня, он вечером бежал из дому на фронт, а через два месяца его привезли в Москву тяжелораненым»21. Будущий маршал был призван летом 1915 г. Этот досрочный призыв, под который попадали уроженцы 1895 г., не вызвал у него положительных эмоций: «Особого энтузиазма я не испытывал, так как на каждом шагу в Москве встречал несчастных калек, вернувшихся с фронта, и тут же видел, как рядом по-прежнему широко и беспечно жили сынки богачей»22. Потери на фронте и отступление 1915 г. разлагающе действовали на тыл, а тот, в свою очередь, – на армию, поставляя ей вместе с новобранцами сомнения в победе.

По свидетельству генерала А. В. Горбатова, естественное при длительном отступлении после побед уныние получало поддержку от новобранцев: «Прибывающее из глубины страны пополнение еще увеличивало такое настроение своими рассказами о близком голоде, о бездарности правителей»23. Исключение представляли призывники из национальных меньшинств, связывавших эту войну с идеей противостояния извечному историческому врагу. В октябре 1915 г. И. Х. Баграмян по достижении 18 лет добровольно вступил в армию и, судя по его воспоминания, совершенно не испытывал подавленных чувств в связи с перспективой скорой отправки на фронт: «Солдатская служба со всеми ее трудностями и невзгодами нисколько не омрачала мое моральное состояние. Здоровое состояние, настроение и бодрость духа не покидали меня. Я старательно выполнял все свои обязанности, стремился под руководством опытных унтер-офицеров и бывалых солдат подготовить себя к предстоявшим походам и боям, к суровым условиям фронтовой жизни»24.