Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1914 год. Начало - читать онлайн книгу. Автор: Олег Айрапетов cтр.№ 115

Страница

Помочь в это время России союзники не могли. В английской армии во Фландрии до конца 1915 г. было всего 24 устаревших 6-дюймовых орудия, по батарее на корпус. Не всегда была возможность обеспечить полагающимися по штату двумя пулеметами батальон. Применение германской армией 5,9-дюймовой гаубицы в качестве полевой артиллерии было шоком и для франко-английского командования, и для солдат, даже для английских «презренных старцев». Снарядов для тяжелой артиллерии также не хватало, 70 % имевшихся составляла шрапнель. Вплоть до осени 1915 г. английская промышленность не могла обеспечить вооружением волонтеров формирующихся армий Г. Китченера: в месяц их набиралось до 60 тыс., а винтовок производилось только 45 тыс. До конца 1914 г. в Англии было произведено только 287 пулеметов, а в 1915 г. – 6102495.

Во Франции в 1914 г. имелся всего один завод, выпускавший 155-мм снаряды. Осенью 1914 г. французская промышленность давала 13 600 снарядов в день при норме ежедневного расхода в 25 тыс. Французская армия встретила войну, имея на вооружении в качестве самого тяжелого полевого орудия 120-мм, да и тех на 1 октября 1914 г. было только 110. Лишь к январю 1915 г. французские войска получили 17 гаубиц калибра 220 мм образца 1880 г. Кризис с полевой и тяжелой артиллерией союзники сумели преодолеть только к началу 1916 г.496 Таким образом, рассчитывать на материальную помощь от Англии и Франции в конце 1914 г. не приходилось.

Кроме проблем с вооружением и боеприпасами возникла еще одна, порожденная специфическими условиями новой войны. При переходе в оборону русские войска столкнулись с отсутствием колючей проволоки, которая уже широко начала применяться противоборствующими армиями для укрепления своих позиций. Первые партии колючей проволоки стали поступать в русскую армию только в декабре 1914 г.497 Конечно, для формирования новых корпусов требовались не только винтовки и орудия, но и офицерские и унтер-офицерские кадры, которых в таком количестве просто не было. Ужасающий недостаток кадровых офицеров давал о себе знать с самого начала войны. Анализируя характер и методы подготовки офицерского корпуса (особенно резерва), Н. Н. Головин не без основания отмечал, что «наше военное ведомство готовило скорее профессиональную армию, а не профессиональные кадры для вооруженного народа»498.

С осени 1914 г. кризис боеприпасов заставлял командование на фронтах нервничать. Но оно иногда было склонно преувеличивать его размеры с целью объяснения собственных неудач. Так, в разговоре с императорам в Ставке 19 ноября (2 декабря) 1914 г. Верховный главнокомандующий изложил причины своих неудач следующим образом: «Единственным большим и серьезным затруднением является то, что у нас опять недостает снарядов. Поэтому во время сражений нашим войскам приходится соблюдать осторожность и экономию, а это значит, что вся тяжесть боев падает на пехоту; благодаря этому потери сразу сделались колоссальны. Некоторые армейские корпуса превратились в дивизии; бригады растаяли в полки и т. д.»499.

В это время уже все корпуса не имели списочного состава рядовых, унтеров и офицеров. Потери командного состава объяснялись в том числе и заметностью обмундирования и вооружения. В начале 1915 г. почти повсеместно у офицеров исчезли блестящие металлические погоны, вместо шашки они стали использовать винтовку. В пехоту, где потери были особенно высоки, из кавалерии начали переводить кадровых офицеров. Чтобы как-то решить проблему недостатка офицерских кадров, каждый линейный полк получил право выдвинуть на прапорщиков по 18 человек и дать офицерское звание всем вольноопределяющимся. Только гвардейские части отстояли свое право не назначать офицеров таким образом. Экстренные меры должны были обеспечить пополнение армии к середине февраля 1915 г. около 15 тыс. офицеров500.

Одним из опаснейших предвестников паники является шпиономания – скверное проявление бдительности, доведенной до абсурда. В нашем тылу она впервые возникла еще в первые дни войны, когда чуть ли не в каждом немце видели шпиона. Внезапно для всех возникли слухи о предательстве графини М. Э. Клейнмихель, в салоне которой, по словам анонимных свидетелей, немцы почерпнули массу полезных для себя сведений1. Активное участие в разжигании страстей приняли безответственные болтуны2. Пример подал брат председателя Государственной думы, который распускал слухи о том, что М. Э. Клейнмихель послала Вильгельму II план мобилизации русской армии в коробке из-под шоколада. Нашлись свидетели ее ареста и даже расстрела (в другом варианте сплетни – повешения)3. Разумеется, ничего подобного не было и не могло быть4.

В самом начале боевых действий в Восточной Пруссии в 1914 г. войска также были склонны к излишней подозрительности. В брошенных домах, оставленных городах и селениях виделись разъезды незаметного и потому тем более страшного противника5. Не встречая почти никого, войска чувствовали себя как в пустыне, при этом в стороне от их движения постоянно вспыхивали подозрительные пожары: «…и к небу тянулись клубы дыма какого-то странного цвета. Немедленно посылались дозоры, но никого подозрительного обнаружить не удавалось»6. Как известно, дыма без огня не бывает, а странный дым от зажженного непонятно кем огня лишь способствовал ощущению присутствия рядом чужой и враждебной силы.

Невидимый и неуловимый враг порождал подозрительность, которая переходила в страх, искала и находила выходы.

А. И. Верховский вспоминал, как это происходило: «Показалось подозрительным, почему при подходе главных сил слева от дороги завертелось крыло мельницы. Шпиономания в то время охватила всех. Считалось, что немцы все могут и всем пользуются. Мельница была немедленно сожжена. Затем подозрение возбудила какая-то точка на фабричной трубе, стоявшей при входе в городок Бялу. Труба несколькими пушечными выстрелами была свалена и с грохотом обрушилась на окружающие строения»7. В сентябре 1914 г. на паровой фабрике в Друскениках был дан обычный сигнал к работе – свисток, а в это время под городом шел артиллерийский бой. Толпа бросилась искать сигналившего неприятелю шпиона и вскоре нашла глухонемого немца, который и был убит8. И все это происходило на собственной территории, что уж говорить о творившемся на вражеской.

Немецкие селения казались центрами непонятной таинственной угрозы, пресса писала о ночных обстрелах из домов крестьян, нападениях на русских солдат и офицеров, передвигавшихся поодиночке, и прочем. «Наши солдаты, например, – писал В. Я. Брюсов, – глубоко убеждены, что немцы отравляют колодцы, хотя вряд ли это осуществимо уже в силу технических трудностей. Во всяком случае, немцы стреляют из окон по проходящим русским, ночью пытаются зарезать сонных и т. п.»9. Примерно то же самое, по свидетельству очевидца, происходило и на Юго-Западном фронте: «Для войны нужна ненависть, а нашим солдатом владеют какие угодно чувства, но только не ненависть. И вот ее старательно прививают. Дни и ночи толкуют нам о шпионах… И достаточно тени подозрения, чтобы сделаться жертвой шпиономании. Жертвой невинной и заранее обреченной»10. И конечно же, слухами о шпионах была переполнена столица11.

Подобные настроения были свойственны любой армии и любой стране на первом этапе этой войны. В 1910 г. А. А. Свечин блестяще описал в своей статье «Желтая опасность», опубликованной в «Русском инвалиде», негативное влияние этого явления: «Надо опасаться легенд о шпионах – они разъедают то доверие друг к другу, которым сильно государство. Сеется страх перед шпионами; создается какая-то тяжелая атмосфера общего предательства; в народной массе ежедневно тщательно культивируется тупая боязнь; а страх измены – нехороший страх (выделено автором. – А. О.); все это свидетельствует прежде всего о растущей неуверенности в своих силах. Ум человеческий отказывается искать простых объяснений грозным явлениям. Серьезные неудачи порождают всегда и большие суеверия. В числе таковых, тесно связанных с поражением, наиболее видное место занимают суеверия о шпионах. Жертвы нужны – человеческие жертвы – объятому страхом людскому стаду»12.

Страница