День народного единства. Преодоление смуты - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Шамбаров cтр.№ 53

Россия надеялась воспользоваться польскими затруднениями. Было собрано 12 тыс. войска, которое возглавили Дмитрий Черкасский и Михаил Бутурлин. Воеводы действовали грамотно. На востоке у поляков остались лишь запорожцы и гарнизоны крепостей, разложившиеся от грабительства. Русские перешли в наступление, отбросили врага от Калуги, взяли Вязьму, Дорогобуж. Разбитый Сагайдачный отступил в Белый. Там его осадили. Гетман с небольшими силами сумел вырваться и бежать, а значительная часть его отряда сдалась. Черкасский подступил к Смоленску. Но для овладения столь мощной крепостью сил было недостаточно, да и тяжелая артиллерия осталась в Москве — ведь сохранялась опасность нападения поляков и татар на столицу. И Черкасский принял единственно верное решение — выморить гарнизон блокадой. Выслал отряды, которые возвели острожки на старой границе, перекрыв дороги, по которым в Смоленск могли поступать подкрепления и припасы. А остальная армия встала у города, окружая его полевыми укреплениями.

Но правительство Салтыковых делало ошибки еще и более грубые, чем шведы и поляки. На волне первоначального энтузиазма после избрания царя оно сумело наскрести вторую армию, около 5 тыс. И вместо того чтобы подкрепить Черкасского, командование войском вручили Дмитрию Трубецкому и Мезецкому и отправили их против шведов. И без того мизерные силы были распылены на два фронта. Армия вышла на подступы к Новгороду. Разумеется, брать его столь малочисленным контингентом было немыслимо. Очевидно, рассчитывали, что сами новгородцы поддержат. Но ведь у них было уже свое, «Новгородское государство»! А если бы кто и захотел выступить на стороне соотечественников, то разве это позволили бы Делагарди и его гарнизон? Например, архимандрит Хутынского монастыря Киприан за свою патриотическую позицию был брошен в тюрьму. В результате Трубецкой остановился в Бронницах, в 30 км от Новгорода, где и застрял, не зная, что делать дальше.

А Салтыковы проявили склочный характер и активно утверждали собственный авторитет, попирая других. Хотя руководители освободительного движения недавно получили награды, временщики сразу принялись ставить их «на место». Просьбы Трубецкого о подкреплениях и снабжении его войска оставлялись без внимания. А с Пожарским был спровоцирован местнический спор. Местничество являлось давней традицией русской знати. Каждый род вел учет происхождения, чинов и постов своих предков. И если, к примеру, Иванов был воеводой, а Петров у него в товарищах, то правнук Иванова отказывался быть в подчинении у потомка Петрова. Даже несмотря на царские опалы, твердо стоял на своем. Или требовал особую «невместную грамоту» — чтобы в данном случае быть «без мест». Иначе возник бы прецедент, что род Петровых выше Ивановых. А поскольку отношения были весьма запутанными, нашлось бы еще несколько родов, получивших повод потеснить Ивановых еще ниже по иерархической лестнице.

Кстати, подобное было характерно не только для Руси, аристократы той эпохи везде крайне болезненно относились к старшинству своих родов. Скажем, во Франции принцы Суассон и Конде поспорили, кому принадлежит право подавать салфетку за королевским столом, и стали смертельными врагами. Но если французские аристократы в таких случаях начинали плести заговоры или хватались за шпаги, то в России поединки были запрещены Иваном Грозным, и стороны начинали местнический спор, который предстояло рассудить царю и Боярской думе.

Пожарского сперва втянули в местничество с Гаврилой Пушкиным, а потом с Борисом Салтыковым. И если спор с Пушкиным, явно более «худородным», царь и его окружение оставили без последствий, то в конфликте с Салтыковым Пожарского официально объявили проигравшим и «выдали головой» временщику, что теоретически означало вообще отдачу в холопы. Хотя на практике ограничивалось тем, что проигравший должен был пешком явиться на двор победителя, поклониться до земли, выслушать на коленях все, что тот скажет, и получал от него прощение. Но это считалось жутким бесчестьем. Салтыковы таким образом оскорбили и фактически выперли со службы лучшего полководца. А блестящий командир Дмитрий Лопата-Пожарский, командовавший у брата авангардами, очутился на воеводстве в заштатной крепостенке Самаре — при прежних царях она считалась местом ссылки. Позже был арестован Троицкий архимандрит Дионисий, один из вдохновителей земской борьбы, по глупому и непроверенному доносу о ереси попал в заточение, подвергался побоям и глумлениям.

А между тем снова напомнил о себе Заруцкий. Он попытался обосноваться на Дону, но казаки его не приняли. Тогда атаман с Мариной и тысячей оставшихся сторонников подался в Астрахань. Судьба Лжедмитрия IV неизвестна, то ли Заруцкий с ним покончил, то ли его не стало раньше, но сперва самостийная Астрахань приняла атамана доброжелательно. И Заруцкий развернул обширные планы втянуть в русские дела еще и персов с турками, отправил послов к Аббасу, обещая отдать ему Астрахань за помощь. Воевода Хворостинин встревожился, намеревался противодействовать. Атаман оказался расторопнее. Убил воеводу и других начальников, арестовал архиепископа. А из тюрьмы выпустил ногайского князя Джан-Арслана. И, угрожая нападением ногаев и своих казаков, заставил подчиниться кочевавших поблизости астраханских татар, уже присягнувших Михаилу. У их князей Иштерека, Тильмамета и Каракелмамета взял в аманаты (заложники) сыновей. А астраханцев, в свою очередь, привел к покорности, опираясь на союз с татарами и ногаями.

Город терроризировал он жесточайше. Всех неугодных хватали вместе с женами и детьми, пытали огнем, каждый день происходили казни. «Царица» Марина запретила даже звонить к заутрене — опасаясь, что это может быть сигналом к бунту. Заруцкий собирал лошадей и строил струги, чтобы весной начать поход по Волге на Москву. Разослал гонцов к волжским, яицким, донским казакам, на Терек, пытался связаться с калмыками. Отправил грамоты к «воровским казакам», банды которых бродили по менее разоренному Северу. Однако Аббаса перспектива приобрести Астрахань не прельстила. Ссориться с Россией, важнейшим торговым партнером Ирана, было бы себе дороже. Терек тоже не поддержал. Когда Заруцкий вызвал к себе тамошнего воеводу Головина, казаки и стрельцы постановили его не выдавать и отписали: «Разве с Головиным хотите сделать то, что уже сделали с Хворостининым? Не быть нам с вами в воровском совете, не отстать нам от московских чудотворцев».

Не поддержал и Дон. Здесь считали Михаила «своим» царем. А правительство в трудной ситуации взяло курс на улучшение отношений с казачеством. Михаил своим указом запретил впредь называть казаками разбойников, «чтобы прямым казакам, которые служат, бесчестья не было». А на Дон было отправлено посольство. Вручило войсковое знамя и, несмотря на тяжелое положение страны, жалованье — деньги, сукна, вино, хлеб, порох. Донцы вполне оценили такой жест. Каялись: «Много разорения причинено нашим воровством, а теперь Бог дал нам государя милостивого, так нам бы уже более не воровать, а преклониться к государю». Прибыли сюда и священники, в городке Черкасске была построена первая на Дону часовня, что еще прочнее объединяло казаков с Российским государством общими православными традициями, общими ценностями и святынями. И Заруцкий получил твердый отказ.

Но в Астрахань явились 560 человек волжской рвани, собирались туда двигаться и разбойники, кочевавшие на севере. Царь и освященный собор послали к Заруцкому грамоты, обещая амнистию, если повинится и прекратит приготовления к войне. Хотя в его добрую волю мало верили, и, не дожидаясь ответа (которого так и не последовало), весной 1614 г. стала собираться рать боярина Одоевского. Рать совершенно сборная, другой не было — ополчение поволжских городов. Например, от Курмыша требовалось 150 человек, от Свияжска — 23, от Чебоксар — 25. Со своими стругами и с оружием, какое есть: с пищалями, рогатинами, луками. Единственной боеспособной частью были стрельцы. Но этого оказалось достаточно. Одоевский выставил заслоны у Свияжска, чтобы к Заруцкому не прорвались шайки с севера, а потом начал продвигаться вниз во реке, попутно замиряя поволжские народы. И, надо сказать, без единого выстрела — мордва и черемисы охотно присягали царю, получая защиту от бандитов.