День учителя - читать онлайн книгу. Автор: Александр Изотчин cтр.№ 5

Страница

Пришедшие с работы Иван Николаевич и Ольга Михайловна не знали, за что и ругать Андрея сначала — то ли за разбитую люстру, то ли за испорченную шапку. Первую во времена тотального дефицита было купить сложнее, требовалось даже съездить в Москву. С мертвой птицей мама предложила поступить просто — взять и выбросить на помойку. Но Андрюша заявил, что он будет хоронить воробья, и в том, что поступить нужно именно таким образом, брата поддержала сестра Ленка, которую родители привели из детского сада. Под напором детских слез отец с матерью уступили, Андрей положил воробья в красивую красную коробку от новогоднего подарка, которая до этого играла роль дома, где попеременно укрывались друг от друга «индейцы» и «ковбойцы». До следующего нового года благородные краснокожие и жестокие бледнолицые были помещены в общую коробку с игрушками, правда, в отдельном пакете. Получившийся из ковбойского форта «гроб» с усопшим воробьем на ночь выложили на балкон. На следующий день мальчики устроили птице похороны. Впереди шел Вахрамеев и нес на вытянутых руках диванную подушку, на которой выложили «награды» покойного. Их роль выполняли значки, взятые из Андрюшиной коллекции. За гробом шли Андрей с Ленкой, которую по случаю выходного дня не отправили в сад, Андросов с лопаткой и еще с десяток ребят, игравших поблизости и привлеченных необычным зрелищем. Родители из окон следили за происходящим. Когда Владик выкопал в снегу ямку, а Андрей поместил в нее «подарочную» коробку, стоявшие в толпе ребята, дотоле игравшие в войну, подняли над головами игрушечные пистолеты и автоматы и прокричали что-то нечленораздельное, но напоминающее звуки выстрелов. Почти безукоризненное повторение ритуала, неоднократно наблюдаемого по телевизору, поразило Ивана Николаевича. Теперь он вполне разделял мнение Ольги Михайловны, что с пышными похоронами в стране пора заканчивать.

Через год после прихода к власти Горбачева Андрюша стал с нетерпением ждать его смерти. Но месяцы проходили, а лысый генсек по-прежнему мелькал своим родимым пятном в телевизоре и никаких признаков утомления не выказывал. Мальчик так и не дождался сообщения о кончине «после долгой продолжительной болезни» лидера страны. Вот тогда-то Андрею и стало ясно, что Горбачев отличается от прежних правителей СССР. Впрочем, и сам новый вождь, странно, не по-московски, выговаривающий слова, ежедневно доказывал согражданам, что он именно такой, непохожий на своих предшественников. Новые слова, революционные начинания и потрясающие умы события посыпались на страну одно за другим: ускорение, безалкогольная кампания, Гдлян и Иванов, гласность, Чернобыль, перестройка, госприемка, теплоход «Нахимов»… Все это превратилось в какую-то захватывающую карусель, на которой крутились старые и новые люди, идеи, карусель, раскручивавшуюся все быстрее и быстрее и периодически выбрасывающую со своей орбиты на обочину тех, кто уже откатался, морально изломанными, искореженными, использованными и ненужными. И так продолжалось до тех пор, пока к черту не унесло и саму эту карусель, и того, кто ее запустил и не смог остановить вовремя…

Но тогда в самом начале никто и подумать не мог, чем все закончится. Просто подул свежий ветерок перемен, потянуло какими-то новыми волнующими запахами. И старый учитель Владимир Петрович Рудаков, опьяненный этим дурманом, достал из стола свою заветную папочку, решив повторить «набег» на Москву. К тому времени он имел две статьи, опубликованные в местном музейном сборнике, вокруг учителя сложился устойчивый кружок почитателей, состоявший из представителей технической интеллигенции, в большинстве своем трудившейся на местном градообразующем предприятии — фабрике «Башмачок», крупнейшем в Союзе производителе детской обуви. Среди этих «учеников» выделялся Петр Мамаев — бородатый толстяк лет 35–40, работавший фотографом в городском фотоателье. Именно он более всех поддерживал Рудакова в его стремлении то ли «найти правду», то ли «сказать правду». Поводом для их вылазки стала стоявшая на въезде в город цементная плита с прикрепленной к ней надписью: «Заболотск — основан в 1148 году». Неизвестно, кому пришла в голову такая дата, ведь предание ее не знало. Рудаков и Мамаев были убеждены, что это чистой воды обман, причем унижающий заболотчан стремлением датировать возникновение их родного города, не годом до, а именно годом после основания Москвы. Особенно их возмутило известие, что городские власти собираются через несколько лет шумно отметить 840 лет Заболотску. Поход в горком партии и исполком Совета ничего не дали. У партийных и городских чиновников, к которым правдоискатели попадали на прием, моментально от скуки стекленели глаза, как только Рудаков начинал им толковать про Артанию и антинорманизм. Тогда-то и возникла идея съездить в Москву. Владимир Петрович надел свой звенящий медалями ветеранский пиджак, погрузился в «Запорожец» Мамаева, и они выехали в направлении столицы. Вернулся учитель расстроенным настолько, что Мамаев отобрал у него заветную папочку, опасаясь, как бы тот не сжег ее содержимое. Энергичный фотограф убедил Рудакова, что один визит ничего не даст, и они принялись ездить еще и еще, иногда задерживаясь в Москве на несколько дней, останавливаясь у каких-то знакомых Мамаева. Вернувшись однажды домой из такой поездки, совершенно выбившийся из сил Владимир Петрович принялся убирать пиджак в шкаф, потянулся и умер. У него оторвался тромб.

На следующий учебный год в школе появился новый учитель истории. Звали его Александр Владленович Кураш, ему было несколько за тридцать, и в Заболотск он переехал из какого-то сибирского города, куда попал по распределению. Одинокие школьные учительницы принялись было завлекать симпатичного историка, и ненадолго школа погрузилась в атмосферу страстей, закипевших в учительской, куда молодые и молодящиеся классные дамы начали являться более тщательно накрашенными и каждый раз демонстрирующими обновки. Вскоре, правда, все это прекратилось — в Заболотск вслед за Курашом, получившим комнату в коммунальной квартире, приехала его жена, которая начала ежедневно появляться в городском парке, разбитом на берегу Латузы, одна или вместе с мужем, но неизменно с коляской, где сладко спал учительский отпрыск. Явившегося к нему с заветной рудаковской папкой Мамаева новый историк внимательно выслушал, но продолжать дело предшественника отказался, заявив, что его интересуют современные исторические сюжеты, и этим нажил в лице обиженного фотографа врага. Через месяц-другой работы Кураш записался на прием к первому секретарю горкома партии Страхову. Тот, уставший от визитов покойного Рудакова, не ждал от появления в своем кабинете нового педагога ничего хорошего, тем приятнее оказался результат беседы. Выяснилось, что Кураш хочет написать к 840-летию историю Заболотска, но боится, что материала у него не хватит, и как коммунист просит о содействии партком. Страхов идеей загорелся и даже предложил личную помощь. К концу разговора было решено писать книгу в соавторстве. До юбилея оставалось еще много времени, а вот двухкомнатную квартиру в новостройке Кураш получил уже через полгода после приезда в Заболотск. И хотя в школе зашушукались завистники, делать им было, в общем, нечего — учитель Кураш оказался хороший. Кроме основной нагрузки он взял классное руководство в классе, где учился Андрей Мирошкин, и объявил о создании в школе краеведческого кружка. На первое заседание набежала куча народу, в основном девушек из старших классов, но к третьему осталось всего человек десять, зато действительно увлеченных мальчиков и девочек. Одним из них был Андрей. Теперь, спустя более десяти лет, став учителем Андреем Ивановичем и подводя некоторые жизненные итоги, Мирошкин считал свою тогдашнюю запись в школьный исторический кружок событием роковым.

Страница