Нашествие чужих. Почему к власти приходят враги - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Шамбаров cтр.№ 143

Ну а на Балканах самым «слабым звеном» выглядела Болгария. Проигравшая войну, униженная, вынужденная распустить армию. После поражения в стране начались «демократические реформы», фигура царя стала чисто номинальной, а правящей партией являлся Болгарский земледельческий союз — подобие российских эсеров. Слабенькое правительство Стамболийского шло на уступки крайне левым. Поражение и реформы вызвали серьезные экономические трудности. Добавлялось обычное «демократическое» воровство и хищничество, накапливая недовольство в народе. В общем революция имела все шансы на успех. Коминтерн и компартия Болгарии взяли курс на вооруженное восстание, сюда были направлены из Москвы полномочные эмиссары Боев и Шпак. В 1922 г. приехали видные коминтерновские руководители Пятницкий и Комиссаров. Создавалась сеть подпольных структур, из Одессы перебрасывалось оружие и боевые отряды… А дальше, глядишь, болгарская революция перехлестнет в Румынию, Венгрию, Югославию, сомкнется с гражданской войной в Турции [128].

Однако можно отметить одну любопытную закономерность. На подготовку революции из России утекали огромные средства. Но сама она раз за разом откладывалась, переносилась. Словом, получалась «кормушка», на которой кто-то неплохо грел руки. За русский счет на Балканах поддерживалось состояние нестабильности. Но выигрывала на этом не Россия, а западные банкиры, подминающие под себя здешнюю экономику и рынки. Что ни говори, а бизнес на революциях оставался очень выгодным. Например, немалую поддержку Муссолини оказал Отто Кан, компаньон Шиффа в банке «Кун и Лоеб». Он убеждал и других банкиров, что «американский капитал, инвестированный в Италии, найдет безопасность, поощрение, возможности и вознаграждение». Но, в отличие от России, нестабильность в других странах поощрялась лишь до определенной степени, в «тлеющем» варианте. Когда в Болгарии ситуация подошла к опасной черте, никто не помешал сорганизоваться правым силам. В июне 1923 г. они совершили переворот, свергнув правительство Стамболийского. А коммунисты при этом получили приказ Коминтерна ни в коем случае не поддерживать Болгарский земледельческий союз, сохранять боевой потенциал для собственного восстания.

Но тем же летом резко стала обостряться ситуация в Германии. Тут демократизации, «приватизации», выплата репараций вызвали тяжелейший экономический кризис, который дополнился политическим. Когда немцы приостановили выплату репараций, Франция под этим предлогом оккупировала Рурскую область и попыталась окончательно закрепить за собой Саар, переданный на 15 лет под управление Лиги Наций. Это возмутило всех немцев. А политика «пассивного сопротивления», которую выбрало правительство Германии, вызвала общее недовольство. Все экономические и политические факторы, дополняя друг друга, привели к беспрецедентному скачку инфляции — за 6 недель курс марки обвалился в тысячу раз. Состояния и накопления мгновенно улетучивались, рынок оказался парализованным, фирмы прогорали, заводы останавливались. В общем, налицо была та самая «революционная ситуация», которую, вроде бы, ожидали большевики.

И как раз в разгар атаки, развернутой против Сталина, советскому руководству пришлось срочно перенацелиться на германскую проблему. 23 августа по данному вопросу состоялось заседание Политбюро. Присутствовали Сталин, Каменев, Зиновьев, Троцкий, Бухарин, Молотов. Были приглашены также Радек, Пятаков, Цюрупа. Радек от Исполкома Коминтерна сделал доклад. И тему горячо подхватил Троцкий. Азартно принялся доказывать, что пришел момент «поставить на карту все» — то бишь само советское государство. Нужно, мол, инициировать революцию у немцев. Международный империализм, конечно, постарается не допустить ее победы, использует против Германии свои войска. А СССР выступит на стороне Германии — тут-то и произойдет решающая схватка, которая преобразует мир [7].

Сталин, Зиновьев, Каменев высказывались более осторожно. Открыто против не выступали, в свете тогдашней коммунистической доктрины протестовать против «мировой революции» было нельзя. Но говорили о том, что надо все взвесить, избегать безоглядного риска, посмотреть, как будут развиваться события. В результате была создана комиссия ЦК в составе Радека, заместителя председателя ВСНХ Пятакова, заместителя председателя ГПУ Уншлихта и наркома труда Шмидта, немца по национальности. Все они направлялись в Германию. Радеку ставилась задача взять на себя руководство германской компартией, Шмидту — организовать революционные ячейки в профсоюзах, которые потом превратятся в Советы, Пятакову — осуществлять общую координацию и связь с Москвой. Уншлихт должен был организовать снабжение оружием, формирование вооруженных отрядов и местных ЧК. Позже в комиссию был кооптирован советский полпред в Германии Крестинский. На него возлагалось финансирование революции из коммерческих фондов Госбанка, депонированных в Берлине.

Кроме них, в Германию были откомандированы Берзин, Тухачевский, Крылов (Соболевский), Ягода. Туда направлялись выпускники и слушатели спецфакультета академии РККА, их предполагалось использовать для закладки баз с оружием и обучения боевиков. Для переброски за границу были мобилизованы все коммунисты-немцы (их в Советском Союзе набралось аж 20 тыс.!). Для грядущей революции было решено также выделить продовольствие и подтянуть эти запасы к границе. Деньги отпускались практически без счета. И расходовались тоже без счета — секретарша берлинского резидента Коминтерна Рейха (того самого, который по приказу Ленина набирал у Ганецкого драгоценные камни) при последующем разбирательстве давала показания, что чемоданы, сумки и коробки с деньгами валялись у них повсюду, мешали проходу, загромождали столы и стулья, путались под ногами.

В сентябре состоялось еще одно заседание Политбюро, на котором была определена дата восстания — 9 ноября, в годовщину германской революции. Сценарий предполагался такой: 7 ноября, в годовщину российской революции, следовало организовать митинги и манифестации. При их проведении «красные сотни» Уншлихта спровоцируют беспорядки, вызовут столкновения с полицией, чтобы пролилась кровь. А дальше требовалось раздуть «народное возмущение» по поводу жертв и нанести главный удар. Радек и его жена Рейснер, проезжая в Берлин через Варшаву, устроили инструктаж для сотрудников советского полпредства в Польше, разъясняя, как будет развиваться революция. Немецкие коммунисты, придя к власти, тут же разорвут Версальский договор, чем заслужат популярность в народе. И начнется война против Франции. Опору предполагалось делать не только на коммунистов, но и на националистов. Радек пояснял: «Немецкая социал-демократия гораздо опаснее для нас, чем националисты. Она отнимает у нас рабочие массы, без которых мы не можем раскачать революционного движения в Германии. Националисты сыграют положительную роль. Они мобилизуют большие массы и бросят их на Рейн против французского империализма вместе с первыми красногвардейскими отрядами немецкого пролетариата» [12].

Возглавлял всю подготовку Троцкий. Осень 1923 г. была наивысшим его взлетом. Он находился в пике своей власти, он «командовал парадом» — и уже не российским, а общеевропейским! Из кандидатов его перевели в члены Исполкома Коминтерна, и он явно оттеснял Зиновьева, распоряжаясь зарубежными коммунистами, как своими подчиненными. Красные дивизии Троцкого начали выдвижение к западным границам. Советский эмиссар Копп, давний и верный кадр Льва Давидовича, вел в Варшаве тайные переговоры о пропуске войск через польскую территорию. За это Польше обещали отдать Восточную Пруссию, а также обеспечить беспошлинный транзит ее товаров через СССР. И поляки заинтересовались, выражали готовность обсуждать такой вариант. Правда, советская сторона хитрила. Предполагалось, что Восточная Пруссия, юнкерская и крестьянская область, может стать оплотом контрреволюции, «гарманским Доном». Вот и пусть поляки возятся с немецкими белогвардейцами. А потом и сама Польша, очутившись между Советским Союзом и Советской Германией, никуда не денется от большевиков. Тем не менее польским руководителям возможность присоединить Пруссию казалась очень заманчивой. Все упиралось лишь в одно «но»: поляки не доверяли большевикам.