Алексей был парень действительно способный. Учился в актерской студии. После женитьбы на Раде Хрущевой он стал главным редактором «Комсомольской правды», а с конца пятидесятых до дня отстранения Хрущева от власти был главным редактором «Известий», членом ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета. За участие в освещении в печати визита тестя в Америку получил Ленинскую премию. По общепринятым меркам, карьера молниеносная и блестящая, но в октябре шестьдесят четвертого по известным причинам она прервалась.
Хотя сам Хрущев, как я говорил, бывал у нас часто, с его семьей мы не общались. Ни я, ни мама в их доме никогда не были, хотя с дочерью Хрущева мы учились в одной школе.
Что-то знали от Нины Матвеевны, матери Аджубея.
– Ну почему ты переживаешь, – успокаивала ее мама. – Хорошая девочка, Серго рассказывает, что учится хорошо…
– А ты ее видела? – спрашивала Нина Матвеевна. – Нет? Не будет он ее любить. Не понимаешь разве, из-за чего он женится? Никогда не думала, что Алексей может так поступить…
Спустя несколько месяцев, когда мы вместе обедали у нас дома, Нина Матвеевна неожиданно вновь вернулась к больной для себя теме. Видимо, просто хотела с кем-то поделиться:
– Ужасная семья, Нина! Они меня не принимают. Я для них всего лишь портниха.
Мама опешила:
– Да что ты такое говоришь! Ты – мастер, ты – художник! Этого не может быть.
– Еще как может. Вы исходите из своего отношения к людям, а там совершенно другое. Они – элита, а я всего лишь портниха, человек не их круга. И в такую семью попал Алеша…
Признаться, оказавшись невольным свидетелем этого разговора, я тоже был несколько удивлен. Нина Матвеевна была не только замечательным мастером своего дела, очень образованным и интеллигентным человеком, но и настоящим художником. И уж смотреть на нее свысока у Хрущева, мягко говоря, никаких оснований не было. Скорей всего, сказывалось отношение этой семьи к людям «не их круга» в целом, а не конкретно к матери зятя. В какой-то степени этот пример довольно точно характеризует нравы, царившие в Кремле и на Старой площади.
В отличие от большинства руководителей государства, отец был человеком прямым и, что на кремлевском олимпе встречалось еще реже, искренним. Сужу об этом не только как сын, но и как свидетель его поведения в самых разных жизненных ситуациях.
Когда страну буквально потрясло недоброй памяти «Ленинградское дело», отец прямо сказал Маленкову:
– Ты ведь, Георгий, проделал то же самое, что и до войны в Белоруссии. Это тебе, поверь, еще аукнется… Нельзя так! Не дело растворять невинных людей в политическом авантюризме!
Отец имел в виду участие Маленкова как заведующего Орготделом ЦК в массовых репрессиях тридцатых годов в Белоруссии. Маленков оправдывался:
– Что я… Это установка Сталина, ты должен понимать.
– Нет, Георгий, спросят с тебя. Подумай, что делаете.
Не знаю, что осталось в архивах, но, думаю, документы об участии Маленкова, Хрущева, других высокопоставленных партийных чиновников в массовых репрессиях должны сохраниться.
И вновь говорю об этом отнюдь не в оправдание Сталина. Каждый, считаю, должен отвечать за собственные поступки, а не делить вину с кем-то. Знаю, что уже после окончания репрессий Хрущева не могли остановить – Украина буквально стонала от беззакония. Сталин даже отправил ему записку: «Уймись, дурак!».
Из воспоминаний Н. С. Хрущева:
«Обвинение и обоснование ареста брались буквально с неба. Смотрели в небо или в зависимости от того, какое ухо почесалось, и такие акции направляли против тысяч людей. Подобное поведение характерно не только для Ворошилова, а, допустим, и для Молотова.
В 1937 г., в пик репрессий, определяли эту политическую линию Сталин, Молотов, Ворошилов, а при них бегал подпевалой на цыпочках и крутил хвостом Каганович. Каганович не был таким, как Молотов, но хотел быть даже злее Молотова. Ближе к Сталину стоял Молотов. Хотя Каганович тоже был очень близкий к нему человек, и Сталин выставлял его за классовое чутье, за классовую непримиримость к врагам как эталон решительного большевика. Мы-то хорошо знали, что это за «решительность». Ведь это тот человек, который даже слова не сказал в защиту своего брата Михаила, и Михаил покончил с собой, когда у него уже не оставалось выхода, а ему предъявили обвинение, что он немецкий агент и что Гитлер метит его в состав российского правительства. Просто бред! Что может быть нелепее: Гитлер намечает еврея Михаила Кагановича в правительство России?.. Лазарь Каганович не возвращался к трагедии своего брата, когда уже выяснилось, что произошла грубая ошибка. Ни Сталин, ни кто-либо другой иной не возвращались к этой истории. Просто был раньше Михаил Каганович, нарком авиационной промышленности, и не стало его, так что вроде бы и не было. Это характерно для Лазаря Кагановича. Как же он лебезил, как подхалимничал перед Сталиным после данного случая, боясь за себя!»
Верхом лицемерия считаю выступления Хрущева и других, осуждавших Сталина и массовые репрессии. Делали они это отнюдь не ради восстановления справедливости, все было гораздо проще – никто из них не хотел и не собирался отвечать за содеянное.
Не думаю, что Маленков был законченным негодяем, получавшим удовольствие от массовых арестов и казней невинных людей. Видимо, другие люди партийному аппарату тогда просто были не нужны, а Маленков, как и многие другие, – плоть от плоти этого аппарата. В 18 лет вступил в партию. Службу в Красной Армии начал в политотделе со скромной должности писаря. Не окончив Московское высшее техническое училище, переходит на техническую работу в ЦК ВКП(б). Протокольный секретарь Политбюро, заведующий сектором кадров в секретариате Генерального секретаря, заведующий Орготделом Московского комитета партии (Каганович – первый секретарь), заведующий отделом ЦК, секретарь ЦК… Типичная карьера типичного партийного аппаратчика. Наверное, более удачливого, чем остальные, но – такого же. Есть подходящее выражение: «Колебался вместе с линией партии». Когда партия брала курс на репрессии – он тут же рвался в бой, осуждала этот курс – осуждал и он. Точно так же поступали и тысячи партийных работников в республиках, областях, районах. А когда пришло время как-то объяснить стране преступления Системы, вместе с родной партией поспешили уйти от ответственности. Благо партия никогда и нигде ее на себя не брала. Точно так же, как Ворошилов санкционировал аресты военных, поступал и Хрущев. Без его санкции как партийного руководителя ни в Москве, ни на Украине аресты не проводились. А «Ленинградское дело», «Дело врачей» и другие подобные «дела»? Словом, крови на высшем эшелоне партии было предостаточно. Именно ЦК, и в особенности Орготдел ЦК, раскручивал колесо репрессий, что, разумеется, не снимает ответственности со Сталина как главы государства и Генерального секретаря ЦК.
Говорят, что Сталин, то ли сознавая, что его руки по локоть в крови, то ли подчиняясь инстинктивному страху перед возмездием, опасался появляться перед народом и вместо себя выставлял на трибуну двойников. Называют даже фамилию одного из них – уроженца Винницы Евсея Лубицкого. Вот уже несколько лет из одной газеты в другую кочуют рассказы об этом двойнике кремлевского диктатора. Ссылаясь на его воспоминания, журналисты утверждают, что органы НКВД уничтожили семью Лубицкого, самого же превратили в «Сталина № 2». Почти до самой смерти главы государства он якобы поднимался в дни всенародных праздников на трибуну Мавзолея, встречался с иностранными делегациями, появлялся на официальных приемах, что крайне раздражало Молотова, Кагановича, Ворошилова, Хрущева и остальных.