Грех - читать онлайн книгу. Автор: Захар Прилепин cтр.№ 23

Когда я спустился вниз, впервые назвав дурака его навек настоящим именем, котёнок лежал на лавке, успокоенный и мягкий. Задние лапы его свисали с лавки, как тряпичные.

Так и меня ударили, легчайшим движением, по коготку.

Зато у меня были весёлые друзья.

Вадя, красивый, улыбчивый блондин, глаза в рваных прожилках начинающего, но уже неповоротного алкоголика. Вова, самый здоровый из нас, гогочущий, мясной, большое красное лицо.

Это была самая поэтичная зима из встреченных мной в жизни.

Я тогда наконец бросил писать стихи и больше никогда впредь всерьёз этим не занимался, уволился с одной работы, не попал на другую, потом меня, говорю, ударили по коготку, и я обнаружил себя в могиле.

– Ну ты вылезешь, член обезьяний? – звал меня Вова, стоя сверху. Из-под ног его сыпались в могилу земля и грязный снег.

Я перехватил лопату и замахнулся с честным намерением ударить Вовку по ноге как можно больнее, а желательно сломать её. Вовка, гогоча, отпрыгнул, в одной руке его была бутылка водки, в другой стакан.

– Нет, ты будешь пить или нет? – спросил он, обходя вырытую могилу стороной, выдерживая расстояние в длину моей лопаты.

– Хули ты спрашиваешь, Вова.

– Так вылезай.

– Я здесь выпью.

Вова, проследив, чтоб я поставил лопату в угол, присел возле четырехугольной ямы. Подал мне высокий стакан, налитый до половины.

Рядом с Вовой присел на корточки Вадик, привычно улыбаясь честной, ласковой улыбкой.

Мы чокнулись – парням пришлось чуть наклониться ко мне, а я поднял свой стакан навстречу им, словно приветствуя.

Я стоял без шапки, потный, довольный, в чёрной, или скорей рыжей, яме, вырытой посреди белого снега. Снег лежал на невнятных тропках, на памятниках и железных оградах, на могилах и растрёпанных венках.

Вова протянул мне кусок хлеба и ломоть колбасы.

Как вкусно, боже мой. Засыпьте меня прямо сейчас, я знаю, что такое счастье.

Вова развернулся, чтобы ещё принести закуси, и всё-таки получил по заду совком лопаты.

– Ах ты, червь земляной! – закричал он весело и мстить не стал.

Вадик тоже смеялся. Во рту его виднелся белый непрожёванный хлеб, и это казалось мне красивым. У Вадика были замечательные, крепкие, белые зубы – и в зубах белый мякиш.

– Давай заканчивать, поехали за гробом, – сказал Вова. – Кто там у нас сегодня? Бабка?

Делая скорбные лица, мы вошли в квартиру.

Ещё в подъезде мы перестали разговаривать, чтобы хоть как-то себя угомонить. Иначе ввалились бы к покойнику потные, в розовых пятнах юного забубённого здоровья и двух на троих бутылок водки, зубы скачут, и в зубах клокочет гогот дурной.

Тихие, вдоль стен бродили родственники; женщины – в чёрных платках, мужчины – в верхней одежде. Не находя себе дела, мужики каждые десять минут выходили курить в подъезд.

– Выносить? – спросили нас, словно мы были главные в этом доме.

– Да, – ответил я.

– Помочь вам?

– Нет, мы сами.

До недавних пор я по лестницам подъездов перетаскивал только шкафы. Теперь выяснил, что гроб ничем, в сущности, от мебели не отличается. Только его переворачивать нельзя.

Вова всегда шёл первым и нёс узкий конец, ноги. Мы с Вадей топорщились сзади.

За нами медленно ступали несколько родственников или близких. На их тёмных лицах отражалась уверенность, что мы вот-вот уроним гроб.

Но мы свершали своё дело бодро и почти легко.

У подъезда поставили гроб на табуретки. Выдохнули втроём.

– Не сфотографируешь бабушку? – спросил меня кто-то.

– Запросто, – ответил я, ещё не переведя дыхание, как обычно удивляясь, на кой чёрт людям нужны изображения покойников. И куда они их, на стену вешают? «Видите, детки, это ваша бабушка». Или вклеивают в альбом. «Вот мы на пляже, вот у соседей на даче, а это, значит, похороны… Я тут плохо получилась, не смотри».

Мгновенный снимок я положил в карман, чтоб проявился, не зацепив зимнего солнышка и слабого снежка.

Подъехал автобус, вышел водитель, раскрыл задние ворота своей колымаги.

Родственники куда-то убрели, даже тот, кто просил меня сделать снимок.

– Ну, чего, грузитесь, – предложил водила.

Вадя пожал плечами: он опять улыбался.

– Слушай, давай загрузимся, пока нет никого, – предложил мне Вова. – У меня уже ноги замёрзли. А то выйдут… будут топтаться тут…

Родственники вышли прощаться действительно не ранее чем через четверть часа, а бабушка уже была в автобусе.

К тому времени мы успели поругаться с водителем, требуя у него включить печку; он смотрел на нас как на придурков и не включал.

– Не скучай, бабка, сейчас поедем, – вполне серьёзно говорил я, но моих дурных братьев, притоптывавших ледяными ногами в окаменевших от мороза ботинках, это несказанно смешило.

– Что ж, и проститься нам не дадут? – сказал слезливый женский голос. Вслед за голосом открылась дверь, и мы увидели маленькое заплаканное лицо, едва видное в чёрных кружевах, настолько многочисленных, что уже неприличных.

– Нам опять её на улицу вынести? – нагло спросил Вова.

– Да чего уж… – ответила женщина.

К нам заскочил какой-то мужик, видимо, очень довольный, что гроб вытаскивать не стали.

– Замёрзли, пацаны? – спросил приветливо.

– А то…

Вот чего я никогда понять не могу, так это речей у могилы. Стоишь с лопатой и бесишься: так бы и перепоясал говорящего дурака, чтоб он осыпался, сука, в рыжую яму. Стыдно людей слушать, откуда в них столько глупости.

Забивать гробовые крышки длинными, надёжными гвоздями я тоже отчего-то не люблю; но, скорей, просто потому, что у меня это не получается так же ловко, как у Вовы. Он вгоняет гвоздь с трёх ударов – красиво работает…

Опускать гроб куда больший интерес: что-то в этом есть от детских игр, от кропотливых, юных, бессмысленных забав. В этом деле нам всегда помогает кто-то из мужиков, пришедших проститься: потому что нужны не три, а четыре человека.

А засыпа́ть и вовсе весело… Скинем куртки, по красивым нашим лицам стекает радостный, спорый пот, взлетают лопаты. Сначала громко, ударяясь о дерево, а потом глухо падает земля. Всё глуше и глуше. И вот уже остаётся мягкий холмик, и всю свою утреннюю над промёрзлой землёй работу мы свели на нет.

Здесь остаётся время хорошо покурить, пока все неспешно расходятся. Мы курим, слизывая с губ замерзающую солёную влагу. Сейчас нас отвезут на поминки, в какое-нибудь затрапезное кафе, и мы напьёмся.

Мы всегда рады, что сажают нас куда-нибудь с краю, а лучше за отдельный стол.