Карл, герцог - читать онлайн книгу. Автор: Александр Зорич cтр.№ 44

При всей беззаботности молодого графа Шароле в таких вопросах, как этикет мэйклавинга, случившееся разочаровало даже его.

Во-первых, стремительно – это не синоним быстро.

Во-вторых, ритмично – это значит в ритме блюза, а не в ритме зайца, обитающего в подряпанных кущах провинциального тира, который, если в него попадешь, сделает бум-бум-бум шесть раз, а в прелюдии седьмого раскинет лапы с облупившимися барабанными палочками, словно матрос по команде «Суши весла!».

В-третьих, хотя ему всё время и кажется, что на него кто-то смотрит, это не значит, что следует стеснительно заниматься любовью, не снимая штанов.

А, в-четвертых, очень хочется чихнуть, потому что в носу защекотало, как обычно случается в голубятне, где пух, перо, экскременты и воздух смешаны в пропорции 1:1:1:1. Даже почудился тот трудноописуемый орнитологический звук, с каким перья трутся о воздух и друг о дружку. Шелест крыльев.

Сокол. Сидит у изголовья ложа и, не мигая, – они вообще почти не умеют – глядит. Карлу очень захотелось вдруг обнаружить, что, оказывается, он пьян, или вспомнить, что обкурился гашишу или подсказать себе, что спит. Галлюцинировать, обнимая женщину, ему было внове.

Положение спасла Изабелла. Она заговорила и пришлось на неё посмотреть.

– Я ждала Вас завтра, – уведомила Карла Изабелла, когда перестала притворяться спящей. Две бодрствующие руки легли на ягодицы Карла.

Все назад. Подобрав ноги, Карл сел на постели возле своей будущей жены и самонадеянно заявил, что почему-то был уверен, что она будет с ним добра. Пока граф лепил дежурную любезность, его семя, три капли его семени, упали на простынь. Они выкатились обратно, словно невостребованная порция золотого дождя. Ещё две Карл машинально стер с изабеллиного бедра тыльной стороной ладони. А управившись, храбро поднял зачарованные глаза на птицу, каковая, ладно взмахнув крыльями, поспешила кануть в трансфизические глубины. Но и здесь Изабелла была на высоте – она вмиг возвратила Карла к реальности, в самом ньютоновском её понимании.

– Известно ли Вам, граф, что я ношу ребенка короля Франции? – не то осведомилась, не то объявила она и строго погладила живот, отшлифованный лунным светом.

Стояла черная ночная жара. На нем были одни кальсоны.

«Я ношу ребенка короля Франции!» От этого широковещательного заявления Карла со вчерашнего дня мутит. Оно застряло где-то между барабанной перепонкой и мозгом, как это бывает со шлягерами, каламбурами и обрывками месс. Застряло и гвоздит. Карл спрятал голову под подушку и сделал вид, что собирается спать. Под подушкой было жарко, как в экваториальном лесу, чего и следовало ожидать.

Вчера в присутствии Луи он решил, что к Изабелле больше не пойдет, потому что ему этого не хочется. Молодой Карл презирал психоанализ, но тут приходилось признать, что под этим «не хочется» зарыта целая собачья упряжка.

С одной стороны, Изабелла ему понравилась. Вкус Людовика скрепя сердце пришлось назвать безупречным, а его выбор одобрить, причем искренне, совершенно искренне. Он уже обжился со своим намерением жениться на одалиске. Как вдруг эта беременность! Но ведь, монсеньоры, это уже слишком! Как он мог об этом забыть?! Беременная одалиска – это уже как холодное пиво на катке! А между тем выходит, когда они вчера занимались любовью, ребенок короля Франции, эмбрион чужого бастарда, словно бы смотрел на всё это изнутри, выставив перископ, как подводник «Кригсмарине»? И что, может быть потом, двадцать лет спустя, этот вот подросший эмбрион, уже обученный фехтовать, писать и выпивать, возьмет да и похлопает по плечу немолодого герцога Карла (в которого он превратится, никуда не денется), а потом шепнет то ли лукаво, то ли доверительно – «помню-помню!».

А между тем выходит, что если он женится на Изабелле, то придется усыновить этого ребенка, дать ему долю в наследстве и учить его фехтовать, выпивать и грамматике? А между тем, это что-то новенькое – герцогу усыновить ребенка короля, словно казанского сироту! Или, того хуже, всю жизнь делать вид, что это ребенок твой, на людях проявлять к нему теплые чувства («У-тю-тю-тю-тю! Идет коза рогатая за малыми ребятами!»)? Ясно же, что не проявлять их на людях может себе позволить только настоящий отец, такой как батюшка Филипп. А между тем будут пересуды и анекдоты («Приезжает граф Шароле из командировки…»), потому что разрез глаз у этого изабеллиного baby будет чужим, совсем не как у Великих герцогов Запада, и многое другое, такое же безотрадное.

Вчера, когда Карл возвратился к себе, у него случился припадок гадливости такой силы, что в голову стали приходить мысли о целибате. «Слава Богу, не о самооскоплении», – утешил Карла Луи и тут же получил затрещину – за профанацию. Луи морщился и тер красные глаза – экзистенциальный кризис герцога выволок его из кровати. Но несмотря ни на что, ему удалось заверить Карла, что он полностью разделяет его омерзе-отвращение, и что он согласен со всеми пунктами, поскольку сам, поскольку сам не единожды испытывал бурю и натиск чувств в подобных деликатных ситуациях. И тогда Карл торжественно поклялся, что более не вступит в связь ни с одной беременной женщиной, даже если эта женщина Изабелла. Это была опасная клятва, поскольку на откровенность, подобную изабеллиной, рассчитывать было глупо, а значит нарушить данное слово можно было даже невольно.

Чтобы залучить сон, Карл старался дышать ровно.

Когда мужчины – это без обмана. Перед женщиной всегда имеет смысл что-то разыгрывать. Даже если не сознаешься себе в притворстве. Перед пейзанками – графа. Перед благородными – таинственного мистера Икса с хладным сердцем. Перед матерью – сына. Перед стрелами – святого Себастьяна. Только перед Мартином ничего. Если бы Карл пытался разыграть перед ним влюбленного, равнодушного, колеблющегося, всё равно ничего не получилось бы. Потому что когда двое мужчин – это без обмана. То, что получается – это и есть то, что правдиво. Ничего не разыграешь. Стоп. А между тем женщины тоже тебя всё время разыгрывают! Не только любят, обманывают, оплакивают – об этом написаны килограммы килобайтов – но ещё и разыгрывают!

Карла осенило. Как положено в таких состояниях, он вскочил и огляделся. Здесь подошло бы закричать «эврика!». Всё прочее он тоже сделал неправдоподобно резво. Чересчур резво для того, кто уже шестьдесят четыре минуты собирается заснуть. Выпил воды из графина. Выпрыгнул из кальсон и, держа в каждой руке по штанине, бросил их в темноту за спиной – что-то похожее можно видеть когда барышня скачет через веревочку. И в чём был, то есть абсолютно голый, вышел в коридор, у которого не было в ту ночь иного предназначения, кроме как привести Карла к Изабелле. Что-то важное напоминало копье, направленное в пах невидимого врага затупленным концом, и, конечно, ручку от сковородки. Но, как ни чудесно, в своём намерении не прикасаться к Изабелле, пока не проверит свою гипотезу, Карл был по-прежнему тверд. В данном случае им двигал эрос познания.

Его видел де Круа. Услышав шаги, он приник к оконцу нужника, чей диаметр с точностью повторял (по нумизматической прихоти Филиппа) диаметр турского ливра. Увиденное мгновенно утвердило на лице графа де Круа знаки того жгучего интереса, с которым Левенгук впервые созерцал в свой микроскоп житейские будни страны микробов.