Назовите меня Христофором - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Касимов cтр.№ 78

Сейчас район был запущен: пятиэтажки стояли ободранные, дворы искалеченные, канализацию рвало раз в неделю, но уже появились первые признаки новой жизни: то там, то сям стали возникать высокие дома с остекленными лоджиями, в просторных дворах рядами стояли «Тойоты» и «Хонды», а в некоторых даже «Лексусы» и «Мерседесы». И заводы, и Дворцы культуры, и многие жилые дома стали чьей-то собственностью. А собственность требует порядка. И порядок наводился железной рукой. И все оказались при деле. Кроме работяг, отработавших по сорок — пятьдесят лет на заводе и так и не заметивших смены власти. Но их дети и внуки составляли десятитысячный корпус пехоты, при помощи которого велось управление новой жизнью. А истинными хозяевами района стали оставшиеся в живых после криминальной войны вожаки, которых уже никто — даже губернатор и мэр — не осмеливался называть бандитами, все они стали коммерсантами или бизнесменами. И тяжмашевцы их уважали, признавали за своих, а некоторых любили, как любят былинных героев. И когда нет-нет да убивали кого-то из них (иногда экономические вопросы решались по старинке), перевозбужденный народ долго судачил о деле, с надеждой спрашивая у знающих и авторитетных земляков: когда наши-то отомстят? А власть районную тяжмашевцы не любили и обращались к ней скорее по инерции, ибо власть была рахитична и ничего делать не могла уже давно, ну разве что немножко сама обогащалась, входя в долю к мелким предпринимателям.

Вот в таком непростом районе служил верой и правдой своему избирателю депутат Денисов Петр Степанович, бывший журналист и главный редактор газеты «Новые Времена».

Отпустив Василича на обед, Петр Степанович сверился с расписанием встреч и пошел по адресу. Вот эта улица, вот этот дом… Завернув за угол длинной девятиэтажки, Денисов обнаружил, что двор совершенно пустой. Он побрел через громадную плешь дворового пространства, окаймленную чахлыми ободранными кустами неизвестно какой породы, мимо ржавых гаражей, исписанных пакостными надписями, мимо детских качелей, искореженных настолько, что в голову приходили мысли о каком-то злобном великане, пробующем свою силу на цветных металлических конструкциях: «Ба-га-ра!» Пройдя двор насквозь, Денисов свернул в арку, и там, в самом конце туннеля, увидел пеструю компанию молодаек. Своих нигде не было видно. Петр Степанович заспешил, заскользил и, подлетев на всех парусах, зычно поздоровался, привлекая внимание. Как-то вяло они отреагировали, отметил тут же Денисов. Можно сказать, вообще никак не отреагировали. Но Денисова уже было не остановить, он солидно вошел в круг. Молодые смешливые лица повернулись к нему. И Петр Степанович стал говорить, и голос его был гулок.

Долго и страстно он говорил о проблемах района, незаметно переезжая к проблемам города и страны. На него смотрели с интересом. Кто-то даже зычно гыгыкнул. Собственная речь Петру Степановичу понравилась. Живая такая получилась — с примерами из плохой жизни и сильными намеками на нехорошее городское и областное начальство. А в конце — даже и на российское руководство. Доходчивая получилась речь. И смелая. Обильно сдобренная жестикуляцией, как рекомендуют учебники по ораторскому искусству.

Вдруг одна из женщин, самая юная, подошла вплотную к Петру Степановичу. Заглянула ему в лицо и неожиданно глухим и бесцветным голосом сильно в нос, как если бы он у нее был заложен, сказала:

— А мы не слышим!

И пальцами стала вертеть как-то странно.

А! Глухонемые! — догадался Петр Степанович и, обескураженный, пошел прочь.

Холодный порывистый ветер пронизывал его. Он мгновенно замерз и попытался втянуться в пальтецо — так улитка сокращает свое беспомощное тельце, пряча его в хрупкой скорлупе.

Денисов был не просто удручен, он был отчаянно взволнован этой встречей. Какая нелепость! Абсурд! Решительно, такое может произойти только во сне! Но если сны, как твердо знал Денисов, были продолжением реальности, правда, совершались они причудливо и неправдоподобно в искривленном каком-то пространстве и с совершенно непредсказуемым сюжетом, то сейчас он вдруг подумал, что и сугубая реальность вполне может быть продолжением сновидения, причем сохраняя все его невероятные признаки.

Никогда в жизни Петр Степанович не видел столько горя и слез, как в своем депутатстве. К нему приходили с жалобами люди, совершенно отчаявшиеся ходить по городским и районным казенным учреждениям. Они искали правду. Они искали управу на деловитых застройщиков дворов, на рубщиков дворовых деревьев, посаженных еще отцами и матерями на субботнике в достославные времена, они жаловались на холод в квартирах, на вонючую воду из крана, на отсутствие всякой воды, на ничтожные пенсии, на дороговизну продуктов, на умопомрачительную квартплату, на грязь в подъездах, на разбитые дворы, на хамство самых мелких и ничтожных клерков районной администрации, на жизнь клятую, которая вплыла к ним незаметно и властно и которую они явно не заслужили. И жаловались они Денисову, и плакали горючими слезами, и Денисов, как мог, утешал их и обещал написать обращения по всем их вопросам (и действительно писал эти самые обращения, но почти ни на одно из его обращений не реагировали чиновники, показывая тем самым, кто есть истинная власть в городе), а про себя клял свою беспомощность, свое бессилие. И уходили люди с крохотной надеждой и с виноватыми лицами, говоря, что, собственно, только поговорить и зашли, потому что самый большой сегодня дефицит — это дефицит внимания к простому человеку. А так хоть выслушали их.

Денисову как-то подумалось, что общее количество счастья в стране сильно уменьшилось. Сорок лет назад простого человеческого счастья было куда как больше. И счастливы люди были не потому, что в молодые годы все счастливы и безмятежны, как в этом уверяли с телеэкранов ушлые журналисты, непременно добавляя при этом, что, ну да, дескать, и вода тогда была мокрее, и трава зеленее, — а потому, что после страшной войны, после тяжелейшего надрывного труда на заводах и фабриках, в поле и на лесосеках, после всех тяжких испытаний, которые выпали им, строителям новой жизни, появилась надежда, что лишения кончились раз и навсегда. Поэтому много работали всю неделю, вечером в субботу шли в городскую баню, где парились до изнеможения, пили жигулевское бочковое пиво в буфете, а в воскресенье шли в парки и на стадионы, где соревновались друг с другом в ловкости и силе, поднимая двухпудовые гири и толкая ядра, потом пили водку «Московскую» по 2 рубля 87 копеек — и как-то весело ее пили. Рассказывали анекдоты — сначала про Хрущева, а потом про Брежнева — и не боялись. Ходили по темным улицам — и не боялись. Ничего не боялся его отец. А сам Денисов боялся тогда только двойку по математике получить.

Никто ничего не боялся. И ключ от квартиры прятали под половичок перед дверью. Даже бабушки уже перестали бояться или не показывали виду. Правда, заначку на черный день держали всегда. Немного денег, немного муки, соленое сало, варенье и всякие маринады. Телевизоров не было ни у кого. Поэтому вечерами играли во дворах в домино, в «шестьдесят шесть» или в шахматы. А пацанва гоняла мячик, играла в «клёк», рубилась на деревянных мечах. Все дворы были полны. И были там и старики, и дети. И не было в этом благостности, а была простая жизнь, объединившая людей с непростой судьбой. Но счастье это — негромкое, невидное — истончалось, хирело и сошло сегодня практически на нет. Скукожилось счастье народное, как шагреневая кожа. И сейчас люди в большинстве своем несчастливы, хоть и живут куда как богаче против прежнего. Понятию вполне абстрактного счастья противопоставлена конкретная физиологическая радость бытия, только и мог бессильно констатировать Петр Степанович. День прожили — и слава богу! А будущее или вовсе не ощущалось, или было неясным, тревожным, давящим. И Денисов чувствовал, что происходит какой-то разлад, что жизнь теряет глубинный корневой смысл, и оставалось только, как в прежние времена, оборонять изо всех сил свою семью, сохраняя ее, не успокаиваясь ни на миг.