Назовите меня Христофором - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Касимов cтр.№ 28

Гипнотизер вернулся вместе с наблюдателями и объявил, что ему нужен проводник. В проводники набился самый недоверчивый — почтальон Григорьев. Он еще до начала представления публично в фойе подверг предстоящее действо злобной критике и обещал осрамить этого Бандиткиса перед всем честным народом. Григорьев вышел на сцену с каменным лицом. Гипнотизер взял его за руку, где обычно врачи слушают пульс, и напряженно замер. Вдруг нога его дернулась, тело сотрясли конвульсии, и он ринулся со сцены, волоча за собой сурового почтальона. Скатившись со ступенек, пара ненадолго встала, и опять артист подпрыгнул, задрожал ногой и побежал по проходу, таща за руку ополоумевшего Григорьева. Около Панкратыча, сидящего невозмутимой горой, гипнотизер затормозил, постоял, рванулся в одну сторону, в другую, замер и неожиданно рявкнул:

— Нет! Так дело не пойдет! Мы ведь, кажется, ищем девушку? Вы представляете? — обратился артист к залу. — Доходим до этого места, и вдруг он мне говорит — мысленно, как вы понимаете, говорит: «ЭТО ОН!»

И гипнотизер показал на несчастного Панкратыча, который еще не отошел от недавней обиды.

— Ну! Ты! — грозно заворчал тот на Григорьева и стал вставать, но супруга его, Зоя, не позволила ему этого сделать. Одной рукой она отчаянно вцепилась в него, другой же махнула ридикюлем в сторону бедного почтальона.

— Ну что привязались к человеку? — закричала она.

Зал веселился. Почтальон Григорьев пытался что-то объяснить, но его не слушали, а, обхохотав, просто погнали на место. Очень осерчал почтальон Григорьев: закричал, что все остолопы, что дурят их, а они и рады, но публика шумела, и мало что можно было услышать в этом гвалте. Григорьев забулькал, заклокотал и помчался к выходу. Чисто Гена Бектышанский. Публика улюлюкала ему вслед.

Гипнотизер вернулся на сцену. На сей раз проводником вызвался быть никому не известный тщедушный молодой человек. Он приехал из поселка Розы Люксембург (по городскому — просто Розы) и был счастлив оказаться в центре внимания. С его помощью артист взял реванш и быстро отыскал Венеру, снискав, правда, не очень бурные аплодисменты. Видно, все-таки некоторый сбой в программе удручил зрителей, посеял, так сказать, сомнения в их душах. И маэстро решил полностью и совершенно реабилитироваться. В то время как смущенные Венера и паренек с Розы уже шептали друг другу разные нежные слова, предуготовляя союз двух сердец, как в индийском фильме «Сангам», гипнотизер объявил о совершенно фантастическом эксперименте:

— Товарищи! Сейчас мы попытаемся найти иголку в стоге сена, если выразиться фигурально. Я уйду со сцены в сопровождении двух членов комиссии, а третий же спрячет обыкновенную швейную иголку где-нибудь в зале. Вот она. Внимание! И я ее сейчас же найду!

Артист покинул сцену вместе с директором и Людой-бухгалтершей, а референт третьего секретаря спустился с иголкой в зал и вопросительно уставился на шефа. Тот слегка дрогнул веками и глазами указал на сидящего рядом начальника Вскрышного разреза. Референт немедленно подошел к начальству и почтительно предложил воткнуть иголку за лацкан пиджака. Публика тянула шеи, а некоторые даже вставали, сильно хлопая креслами.

— Сережа! — тихонько шепнул третий секретарь. — В помощники назначь Галю Анциферову. Из аппарата. Она вон там, с краю, сидит.

Референт вернулся на сцену, крикнул: «Готово!», и артист выскочил из-за кулис как чертик из табакерки, а следом появилась и высокая комиссия, которая уселась за стол, чуть не стянув скатерть. Несколько листочков слетели со стола.

— Ну-с! — артист пронзительно оглядел зал. — Кто будет моим проводником?

— А вот можно будет вот эта гражданка? — вывернулся референт Сережа и ткнул пальцем в побледневшую внезапно белокурую девицу с высоким начесом.

— А почему бы и нет?! — улыбнулся артист. — Мадемуазель, прошу вас!

— Я? — мучительно скривилась девица. — Нет-нет…

Она замахала руками, но вдруг ощутила на себе взгляд третьего секретаря и покорно отправилась на сцену. На полпути девица расслабилась, одеревенелость ее исчезла, и она довольно легко взбежала по ступеням. Артист полюбезничал немного с ней, взял за запястье и погрузился в транс. И опять повторились странные телодвижения, снова маэстро резко дрыгал ногой, подпрыгивал, как на пружинах, и метался по залу. Наконец он вернулся к сцене, остановился перед начальником разреза, похлопотал пальчиками левой руки и вдруг ловко извлек из-под лацкана иголку. Победно подняв ее над головой, поклонился.

Все ошарашенно молчали. Артист картинно поцеловал руку покрасневшей ассистентке, и зал обвалился аплодисментами.

«Ах ты, черт! — ахнул третий секретарь. — Как это у него получается? Ах, черт!» И тут же подумал, что этот Бендиткис сам черт и есть. Ну, не главный, конечно. Не генерал. Но точно черт. И в бесовской своей иерархии он, наверно, как завотделом. Нет, здесь ничего не могло быть подстроено. Он под колпаком. Но какие возможности, черт подери?! Это ведь можно на совещании у первого — запросто все-все прознать. Не то, что он говорит, а что думает! А? Но ведь так можно и… И тут третий секретарь аж задохнулся от фантазии, которая возникла в его голове, но, в силу ее абсолютной дерзости и просто невозможности, мы не будем раскрывать страшную тайну диковинного видения, посетившего воспаленный мозг партийного руководства.

Гипнотизер раскланивался со сцены. В зале закричали:

— Еще! Еще! Повторить!

И опыты продолжились. Артист еще несколько раз прятался за кулисами, комиссией сочинялись самые невероятные задания, как-то: открыть имя сидящего в пятом ряду на восьмом месте, найти и угадать номер бирки из гардероба, ну и тому подобное. Кто-то даже предложил, чтобы маэстро немедленно рассказал, чем он сегодня завтракал. Не маэстро, разумеется, а он сам. Сегодня. В восемь часов утра. С мамой своей, Елизаветой Павловной. Но этот запрос отклонили, так как не было никакой возможности проверить, чем же в действительности завтракали мама с сыном. Однако все остальные задания, как они ни казались невероятны, с легкостью выполнялись гипнотизером, и зал все больше и больше воодушевлялся и уже с восторгом принимал любые шутки артиста, даже и те, которые некоторые умники считают вульгарными и плоскими. Лев Бендиткис вошел в раж. Он впадал в сомнамбулическое состояние, бегал по залу, дергался, как марионетка, потом торжественно давал ответ и, сопровождаемый рукоплесканиями, всходил на сцену, стоял в свете рампы, жмурился от наслаждения.

А как же гипноз? В афише было написано «ГИПНОЗ», вдруг вспомнил кто-то. «Гипноз! Гипноз!» — покатилось по рядам и докатилось до артиста. Тот взмахом руки успокоил публику и объявил, что он намерен продолжить телепатические опыты, а вот с гипнозом, товарищи, тут вышло очевидное недоразумение: он и не собирался демонстрировать силу внушения, тут, видимо, его неправильно поняли и написали неправильную афишу. Он оглянулся на директора Дворца культуры. Зал загудел. Нет, товарищи, сказал артист, правильно истолковав недовольство зрителей, я владею искусством гипноза, но мне кажется неуместным сегодня… Зал не дал ему договорить и заревел: «Гипноз! Гипноз!» Артист одним взмахом руки стер крики и обреченно бросил: «Хорошо!» Он насупился, помолчал и уже было собрался что-то объявить зрителям, как насторожился вроде разыскной собаки и растерянно стал оглядываться. Внимание его привлекли листы бумаги, сброшенные со стола неловкими заседателями. Он наклонился, подобрал сложенный вдвое листок — тот самый, на котором референт третьего секретаря пробовал свое вечное перо, — и, не разворачивая его, положил на стол, при этом внимательно глядя в глаза верному помощнику ответственного лица. Да что в глаза?! В самую душу смотрел гипнотизер! Референт Сережа окаменел, посерел лицом, осторожно взял листок и, медленно оторвав кусок компрометирующей записи, сунул его в рот и стал жевать, тщательно перетирая бумажку своими крепкими коренными зубами. Третий секретарь внимательно наблюдал за этим странным действом.