Красные цепи - читать онлайн книгу. Автор: Константин Образцов cтр.№ 48

Там мы и высадились ранним утром следующего дня: в Уэльсе, недалеко от замка Пемброк, на песчаном берегу залива Кармартен. Я поднял леди Вивиен на руки, перенес ее через мелководье и положил на песок, а потом рухнул сам, не в силах более сопротивляться усталости.

Ветер злобно гоняет по небу обрывки туч, расшвыривая серые густые клочья, которые беспорядочно мечутся, подгоняемые ураганными порывами, а потом снова собираются в сплошной плотный слой. Иногда сквозь прорехи в темно-сером покрове мелькает черное беззвездное небо и тускло блестит месяц, совсем тонкий, едва заметный, как дыхание умирающего. Скоро он исчезнет и наступит ночь новолуния — а вместе с месяцем исчезнет, закатившись за горизонт этого мира, и чья-то жизнь.

Мне не спится. Всю ночь сознание балансирует на призрачной границе между сном и бодрствованием, а когда все-таки впадает в сонное оцепенение, тут же пестрым тревожным потоком обрушиваются видения: бурное море, горящий замок, лязг оружия, запах железа и крови. Они настолько реальны, что пару раз мне кажется, будто я ощущаю нагретую кожу рукояти меча в ладони или чувствую щекой холодный морской песок. В итоге я оставляю всякие попытки уснуть, завариваю кружку крепкого черного чая и снова сажусь за бумаги Мейлаха.

В груде разрозненных записок не нашлось ничего интересного, зато на последней странице черновика его объемной неоконченной работы обнаружился список консультантов, который я не заметил раньше. Он совсем короткий: то ли никто не воспринимал исследования Мейлаха всерьез, то ли он сам не хотел посвящать в свои изыскания слишком много людей, ограничившись лишь необходимыми специалистами. Таких было всего трое. Историк А. Р. Каль, коллега Мейлаха по университету, автор нескольких монографий по истории средневековой Ирландии и последним крестовым походам. Библиограф Я. С. Роговер, рядом с именем которого было написано рукой Мейлаха «редкие издания!!!». И некий эксперт в области оккультных наук по фамилии Пагад, инициалы которого, как и любая дополнительная информация, отсутствовали, зато в скобках имелось примечание «(масон?)». Последний представляется мне наиболее перспективным.

Я смотрю на часы. Время настолько позднее — или уже ранее? — что звонить без крайней на то необходимости любому нормальному человеку было бы более чем неуместно. Впрочем, среди моих очень немногочисленных знакомых мало тех, кого обычно называют нормальными.

На мой вызов отвечают почти сразу же. Я диктую имена всех троих консультантов Мейлаха, заранее благодарю и жду. Ответный звонок следует через полчаса. К сожалению, самый перспективный оккультист Пагад перестал быть таковым: полгода назад он переселился в лучший мир — ну или туда, куда переселяются после окончания жизненного пути все его коллеги. Зато историк Каль и библиограф Роговер пребывали в добром здравии, и я записываю их телефоны и адреса.

После некоторых раздумий я решаю нанести визит Роговеру. Это мой шанс получить от «Rubeus vinculum» ответы на вопросы о таинственном убийце и тех, кто может быть с ним связан. Если и специалист по редким книгам не сможет мне помочь, то не останется ничего иного, как в самом деле нажать на Кобота, что и предлагала Алина. Только делать это придется мне, и методами несколько отличными от тех, о которых говорила моя напарница. Вряд ли после этого я смогу снова вернуться к той жизни, которую вел в последнее время и неприкосновенность которой так тщательно оберегал, но возможно, что другого выхода просто не будет. Я по-прежнему уверен, что Кобот — только верхушка того ядовитого сорняка, который угнездился в гнилой болотистой почве города, и, потянув за нее, я вряд ли доберусь до корней, но время уходит, и через три дня, в новолуние, где-то в лабиринтах дворов под ударами ножа погибнет еще одна девушка.

Дом, в котором обитал библиограф Яков Самуилович Роговер, имел номер по набережной канала Грибоедова и находился в самом средоточии мрачноватых трущобных лабиринтов старого города. Впрочем, номера на нем как раз не было: в лучших традициях петербургского центра, его нужно было угадывать, опираясь на сомнительную логику нумерации других домов набережной, на некоторых из которых имелись цифры, иногда вписанные в старые круглые таблички, а иногда просто грубо нарисованные краской.

Я думаю о том, что в этом городе ничего не меняется. Его центр остается таким же, каким был сто, сто пятьдесят, двести лет назад: серые сырые стены, лабиринты дворов, несвежее влажное дыхание каналов, дома, сбившиеся в тесные группы кварталов. Сиюминутная мишура в виде вывесок и огней иллюминации, машин и экипажей, товаров на витринах лавок или магазинов меняется, облетая под порывами ветра времен, но унылый и чопорный дух старого города остается прежним: дух мертвеца, надменно взирающего на суету мира живых. Кажется, что даже обитатели домов остаются теми же, что и сто лет назад: люди, похожие на призраков, и призраки, похожие на людей. Гигантское болото, погребенное под тяжелой могильной плитой города, выдыхает туман, просачивающийся сквозь сырые камни к мглистому небу, и его гнилостные испарения пропитывают разум, души и тела живущих.

Фасад дома Роговера выходит на набережную, нависая тяжелыми эркерами над водой, как пьяница, которого от падения в грязную лужу удерживают только цепкие, хотя и нетвердые руки прилепившихся по бокам собутыльников. Я вхожу в арку, над которой подслеповатым глазом торчит крошечное мутное окошко бывшей дворницкой, и иду по длинному, плавно поворачивающему вправо проходу, стараясь держаться ближе к стене, чтобы не наступить в огромную лужу, маслянисто поблескивающую в полумраке. Полукруглые низкие своды арки просели под грузной тяжестью дома. В коротком телефонном разговоре я не стал уточнять у Роговера, как именно найти его квартиру, и теперь мысленно выговариваю себе за непредусмотрительность. Во двор выходят три приоткрытые, покосившиеся двери подъездов и еще две арки, ведущие дальше, в тесные глубины дворов. Глухая, ватная тишина, только откуда-то сверху доносится звук работающего радио. Воздух застоявшийся и теплый. Серая штукатурка стен, снизу поросшая мхом, а выше покрытая пятнами плесени, похожа на бугристую шкуру нездорового животного и местами отслаивается, обнажая мокнущие красноватые язвы кирпичной кладки. Окна, похоже, не открывались десятилетиями, они местами разбиты, местами заколочены фанерой, темные, пыльные и пустые. Ржавые подвальные двери, иногда открытые, а в большинстве своем вросшие в землю до половины человеческого роста, покосившиеся пристройки из листового железа и досок, темные углы. Из арки справа тянет гнилью и тушеной капустой.

Я начинаю обходить двор, пытаясь различить номера квартир на темных табличках. Этому занятию можно предаваться очень долго: цифры чередуются, повинуясь загадочной нелинейной логике в типично питерской манере. Первый этаж: 1, 13, 24. Второй — 5, 6, 25. Третий — 7, 8, 14. И так далее. Нужная мне квартира под номером 22 в первом дворе не обнаружилась.

Я выбираю арку справа и иду на запах гнили, повинуясь исключительно чутью коренного жителя этого города. В темной трубе арки прямо в стене еще одна дверь, с крупной цифрой 2 и каким-то символом, похожим на рисунки из книг древних каббалистов. Рядом с дверью пыльное оконце, в которое никогда не заглядывал солнечный свет, и я успеваю разглядеть чье-то бледное лицо с рыбьими глазами, мгновенно скрывшееся во тьме за стеклом.