Семь главных лиц войны. 1918-1945. Параллельная история - читать онлайн книгу. Автор: Марк Ферро cтр.№ 80

«Не нужно об этом говорить с Чан Кайши», — сказал Трумэн послу Хёрли после смерти Рузвельта 12 апреля 1945 г. На конференции в Сан-Франциско Трумэн растолковал послу Чан Кайши Сун Цзывэню, что в принятых решениях нет ничего, способного причинить Китаю ущерб. Но Сун, которому удалось ознакомиться с содержанием секретного соглашения, ответил ему, что СССР уступил предоставленные ему преимущества и льготы еще в 1924 г.

Когда в июне в Чунцине посол Сталина А. А. Петров предлагал Чан Кайши договор о дружбе и союзе, он указал на существование неких «предварительных условий» и уточнил: «Они получили одобрение Рузвельта и Черчилля». «Вы хотите сказать, что решение о них было принято в Ялте?» — осведомился его собеседник. «Да», — ответил посол Сталина, добавив, что предусмотренный проект союза подразумевает объявление СССР войны Японии.

А посол Трумэна Хёрли напомнил: в Ялте «Сталин категорически заверил, что сделает все возможное, дабы обеспечить объединение власти в Китае под началом Чан Кайши, поскольку за Мао Цзэдуном настоящих коммунистов нет… одни коммунисты на маргарине…»

27 июня 1945 г. Сун, ставший министром иностранных дел, приехал в Москву подписать договор о дружбе и союзе в сопровождении сына Чан Кайши — Цзян Цзинго. Ему поручили приступить к переговорам неофициально. Сталин, поначалу очень гостеприимный, внезапно сменил тон и грубо сказал Цзян Цзинго: «Мы должны договариваться на базе этих предварительных условий. К тому же Рузвельт их подписал…»

Поскольку сын Чан Кайши отказывался признать эти положения, в частности о вхождении Внешней Монголии в состав СССР и даже о ее независимости, Сталин нашел в себе достаточно любезности, чтобы ответить ему: «Послушайте, возможно, вы по сути правы. Но вы должны понять, что на данный момент это вы нуждаетесь в моей помощи, а не я в вашей. Если бы вы были способны победить Японию, я бы ничего у вас не требовал. Но у вас нет к тому никаких возможностей. Так зачем разводить столько суеты вокруг Монголии?» {362}

С возвращающимся на родину сыном Чан Кайши условились, чтобы не дестабилизировать страну подобными уступками, держать соглашение в тайне, пока поражение Японии не станет окончательным и бесповоротным {363}. Требования Сталина фактически выходили далеко за рамки ялтинских «предварительных условий». Не было ли это заблаговременной компенсацией?

На конференции в Каире Рузвельт спросил у Чан Кайши, «не хочет ли он забрать обратно Индокитай». «Нет, — ответил тот. — Индокитай — не китайский…» Враждебность Рузвельта к английскому и французскому присутствию в Азии поразила Чан Кайши. Китайцев поистине удивляло, что антиимпериализм американского президента казался более стойким, чем его недоверие к СССР и коммунизму. Эта враждебность подтвердилась еще раз, когда после налета Японии на Индокитай 9 марта 1945 г. Рузвельт намекнул генералу Шенно, что «американское правительство заинтересовано в том, чтобы французов выкинули силой из Индокитая».

Чан Кайши не разделял подобных взглядов. Он взял на себя обязанность проконтролировать отход японцев на север Индокитая после их поражения, поскольку явно предпочитал французское присутствие передаче вьетнамского Тонкина (Бакбо) в руки китайских хозяев, которые вскоре могли стать приспешниками Мао Цзэдуна {364}.

Де Голля также не пригласили в Ялту и, что еще оскорбительнее, даже не предупредили о планах этой трехсторонней встречи. О том, что Черчилль и Идеи все же подумывали привлечь его, по крайней мере, к обсуждению проблемы Германии, он узнал лишь после ноты, которую велел передать троим участникам конференции.

Этому унижению де Голля предшествовали другие, а за ним последовало новое.

Самым тяжелым было долгое ожидание признания, хотя начиная с высадки в июне 1944 г. стало ясно, что вся Франция и в особенности движение Сопротивления единодушно приветствовали главу «Сражающейся Франции», доказывая Рузвельту, что именно де Голль представляет нацию. Президент США принял его в Вашингтоне 7 июля ввиду того ликования, с которым повсюду встречали де Голля с момента его высадки в Байё в Нормандии.

Официальное признание, тем не менее, пришло только 25 октября — через два месяца после освобождения Парижа, когда слава генерала де Голля достигла зенита, озаряя своими лучами его легитимность, — и спустя целый месяц после признания Соединенными Штатами королевского премьер-министра Италии Иваноэ Бономи, который поддерживал Муссолини, пока наступление союзнических сил не вынудило его работать на свержение дуче.

«Правительство довольно тем, что его соблаговолили называть таковым», — отвечал де Голль на вопросы журналистов. Но когда он официально в качестве главы государства пригласил Рузвельта в Париж (тогда как в Вашингтоне последний его только «принял»), тот ответил: «Я надеюсь когда-нибудь побывать во Франции, но считаю более важным встретиться сначала с двумя государственными деятелями — русским и англичанином» {365}.

Это унижение вдобавок сопровождалось отказом в просьбе относительно снаряжения восьми французских дивизий, число которых де Голль хотел удвоить. Рузвельт сказал, что помочь не может, в том числе из-за Эйзенхауэра, попавшего в тяжелое положение в битве за Эльзас, где вермахт оказывал на удивление ожесточенное сопротивление. Американский президент опасался слишком усилить де Голля. Об этом свидетельствует выбор слов: Рузвельт отвечал так, словно речь шла об оккупационной армии {366}.

Впрочем, как показало немецкое наступление на Арденны, война еще не была выиграна. Только эти трудности и заставили Рузвельта во время Ялтинской встречи согласиться укрепить французскую армию.

Итак, по замечанию Александра Верта, сложилась парадоксальная ситуация «странной войны наоборот»: если в 1940 г. Франция, относительно хорошо вооруженная, отказывалась воевать, то к концу 1944 г. ее руководители просто рвались в бой, а старший союзник отказывался их вооружать.

Считаясь с хорошими манерами Гарри Хопкинса, прилетевшего в Париж объяснить де Голлю истоки американского недоверия к нему и к Франции (собственно, он повторил то, что уже говорил Рузвельт), генерал притворился, будто не находит большим бесчестьем не получить приглашение в Ялту.

Но вот последнее унижение: в то время как де Голль приглашал американского президента в Париж, а затем, по возвращении последнего из Ялты, «туда, где ему будет удобно», Рузвельт предпочел сам «пригласить» де Голля… в Алжир. Это было намеренное оскорбление, на которое де Голль ответил не менее оскорбительным отказом (у него нашлись «более срочные дела»), особенно мучительное тем, что приглашением в Алжир Рузвельт представлял дело так, будто он там хозяин. Получив отказ де Голля, американский президент, в свою очередь, сказал, что «некоторые ведут себя словно дива» и ему «очень жаль» {367}.