Семь главных лиц войны. 1918-1945. Параллельная история - читать онлайн книгу. Автор: Марк Ферро cтр.№ 75

Поскольку здоровье американского лидера ухудшилось, Громыко увидел его вновь только в феврале 1944 г. в Вашингтоне, где, упоминая Черчилля, президент одаривал его «своей приятной “рузвельтовской” улыбкой и давал ясно понять, что английский премьер — трудный партнер, доставляющий немало хлопот и ему самому».

Во время Тегеранской конференции, в ноябре-декабре 1943 г. новости с фронта не могли не разрядить обстановку. Сталин радовался освобождению Киева, Гомеля, Житомира — потерянных и возвращенных, радовался сокрушительному разгрому сотни вражеских дивизий; в Италии союзники приближались к линии Густава-Кассино, их единственным провалом было «освобождение» нацистами Муссолини в сентябре.

Когда три лидера встретились год спустя в Ялте в январе 1945 г., карта военных действий, напротив, вызывала большое беспокойство у участников встречи, хотя и давала возможность предугадать близкий конец войны. В самом деле, с одной стороны, русские находились в 150 км от Берлина, с другой стороны, немецкое наступление на Арденны — «последний брошенный Гитлером жребий» — угрожал свести на нет успех союзнической высадки. Сталин оказался в сильной позиции. Об этом ни слова не говорили впоследствии те, кто упрекал Рузвельта в сделанных им в Ялте уступках.

Прежде чем изучить детали полемики, обратимся к советским свидетельствам о Ялтинской встрече, чтобы затем сопоставить их со свидетельствами других сторон.

«Все выглядело торжественно, величаво», — рассказывает Громыко. Генерал Антонов сообщил, что перенес на более ранний срок наступление советских войск, чтобы помочь союзникам. Заявления Сталина Рузвельт, по словам Громыко, слушал «спокойно и с пониманием», Черчилль — «со строгим выражением лица, а то и с выражением плохо скрываемого недовольства»: «Английский премьер пытался не показывать свои чувства, но его переживания выдавали… сигары. Их он выкуривал в моменты напряжения и волнения гораздо больше, чем в спокойной обстановке. Количество окурков его сигар находилось в прямой зависимости от атмосферы, создававшейся на том или ином заседании». Сталин не скрывал симпатии к Рузвельту, которая отнюдь не распространялась на британского премьер-министра.

В Ялте Сталин позаботился о том, чтобы держать всех членов советской делегации в курсе задач, казавшихся ему самыми главными на этом саммите. Он даже организовал «коктейль-парти», чтобы переговорить с каждым из них. «Подойдя ко мне, — вспоминает Громыко, — Сталин поинтересовался: “На какие слои общества в основном опирается Рузвельт внутри страны?” Я сказал: “Американский президент, конечно, защищает прежде всего интересы своего класса — буржуазии. Экстремисты справа выдвигают нелепое обвинение в том, будто он даже иногда сочувствует социализму. Это — пропагандистский прием…” Потом я сделал паузу и проронил такую фразу: “Конкурента у Рузвельта как президента сейчас нет. Он себя чувствует прочно”. Сталин, насколько я мог судить, обратил внимание главным образом на эти слова» {342}.

В центре дискуссий, согласно Громыко, стоял вопрос о немецких репарациях, который «так и остался неурегулированным». Сталин никак не мог понять, что заставляло Рузвельта и Черчилля всякий раз откладывать этот вопрос в сторону. Упоминавшиеся несчастные 30–40 млн. долларов составляли «ничтожную долю прямого ущерба», нанесенного Советскому Союзу немецким вторжением и оцененного позднее в 2 600 млрд. рублей. Может быть, союзники не хотели допустить, «чтобы жестоко пострадавшая в войне советская экономика могла бы быстро восстановиться»? Рузвельт говорил меньше всех, он избегал прямой полемики с Черчиллем, а тот не желал делать даже символических намеков на возможность репараций для СССР. На сомнения Сталина Громыко ответил, что Рузвельт «мог бы и поднажать на Черчилля, чего, однако, не делал», и «едва ли это случайно». «Не исключено, что США и Англия распределили роли между собой», — пробормотал Сталин.

На следующий день, до заседания, Сталин вызвал Громыко к себе и попросил перевести послание, только что полученное им от Рузвельта: «Я с ходу сделал перевод. Сталин, по мере того как я говорил, просил повторить содержание той или иной фразы… Рузвельт сообщал о признании правительством США прав Советского Союза на находившуюся под японской оккупацией половину острова Сахалин и Курильские острова. Этим письмом Сталин остался весьма доволен. Он расхаживал по кабинету и повторял вслух: “Хорошо, очень хорошо!” […] Он продолжал держать письмо в руке и в тот момент, когда я от него уходил».

Симпатия, которую Сталин испытывал к Рузвельту, ничего не изменила в их позициях по польскому вопросу, рассказывает Громыко. Если на востоке пришли к твердой договоренности о сохранении линии Керзона «с небольшим отступлением от нее в некоторых районах в пользу Польши», то на западе советская сторона предлагала провести границу по линии Одера-Нейсе, но англичане и американцы утверждали, что «польский народ якобы не сумеет освоить ресурсы новых территорий». Расстались, так и не решив проблему западных границ.

Однако самые большие трудности вызвал вопрос о будущем правительстве Польши. Сталин настаивал, что «ответственность за будущее Польши должны нести не те силы, которые привели ее к национальной катастрофе», а «патриоты, которые самоотверженно боролись против гитлеровских агрессоров за освобождение своей родины». Черчилль и Рузвельт предложили распустить оба существующих польских правительства и создать новое правительство, с включением в него основных деятелей реакционной эмиграции. «Советский Союз и демократические силы Польши» согласились на компромисс {343}.

Для СССР настоящая проблема заключалась не в границах. Его враги спокойно проходили через Польшу, потому что она была слабым государством. Русские не могли закрыть этот коридор с внешней стороны, он мог быть закрыт только изнутри собственными силами Польши, следовательно, требовалось создать «сильную, свободную и независимую Польшу». «История говорит о том, что самый стойкий солдат — это русский; на втором месте по стойкости находятся немцы; на третьем месте… поляки, польские солдаты, да, поляки», — заметил Сталин.

В Ялте состояние здоровья Рузвельта резко ухудшилось. Одно заседание отменили, поскольку американскому президенту пришлось остаться в постели. Сталин в сопровождении Молотова и Громыко нанес ему визит. Американский президент был рад гостям, но после обмена несколькими банальными фразами о красотах Крыма у Рузвельта, по словам Громыко, сделался «какой-то отрешенный взгляд»: «Он как будто всех нас видел и в то же время смотрел куда-то вдаль. Вышли из его комнаты… Сталин… обронил: “Ну скажите, чем этот человек хуже других, зачем природа его наказала?”» «Откровенно говоря… — добавляет Громыко, — Сталин симпатизировал Рузвельту как человеку, и он ясно давал это нам понять, рассуждая о болезни президента».

В Потсдаме, о котором речь пойдет ниже (см. раздел «Потсдам: атомная бомба открывает новую эру»), стоило ожидать обстановки триумфа. Но в первые же дни, когда еще присутствовал Черчилль (затем, проиграв на выборах, он уступил место Эттли), атмосфера была протокольная и разногласия возникали буквально по каждому вопросу. По мнению Сталина, Трумэн (Рузвельт к этому времени умер) приехал для того, чтобы сделать минимальные уступки по репарациям и вовлечь Германию в западную систему. Трумэн специально оттянул дату встречи, желая опереться на успех атомных испытаний, запланированных в июле. Он считал, что Рузвельт слишком много уступил в Ялте. Сталин вынужден был поступить точно так же, т. е. много уступить в вопросе репараций. Правда, в обмен он добился согласия на границу по Одеру-Нейсе.