Первая мировая война. Катастрофа 1914 года - читать онлайн книгу. Автор: Макс Хейстингс cтр.№ 150

Два дня спустя, 12 октября, домой вернулось письмо от ее брата Готфрида с пометкой «ранен, местонахождение неизвестно». Как выяснилось потом, он скончался тоже, 21 года от роду, через восемь дней после поступления в полевой госпиталь под Реймсом: «Так мы потеряли даже нашего младшего, наше Солнышко – Sonnenschein! Смерть, как же ты жестока! Где нам искать утешения?» {842} Гертруда утешалась мыслями о том, что ее братья теперь на небесах: «Господи, позаботься о наших любимых мальчиках. Их война закончилась, они увенчали себя победными лаврами, и мы не зовем их назад».

Семьи ждали, зачастую напрасно, хотя бы крупицы новостей о судьбе погибших родных. При передаче близким погибших французов бирки с запястья обычно говорилось лишь краткое: «Пал смертью храбрых». В народе это называлось «получить медаль». Одна женщина с пятью детьми, родившая двойню вскоре после ухода мужа на фронт, «получила медаль» в тот же вечер. Вошло в обычай рассылать поминальные открытки – как, например, с именем Леон-Пьера-Мари Шалламеля, семинариста Сен-Сюльпис, «отдавшего жизнь за Францию 24 сентября 1914 года в битве при Креси (на Сомме) в возрасте 22 лет». В Вердене Магдалена Фишер, возлюбленная погибшего во Франции Людвига Шадлы, пришла в городское фотоателье в надежде найти там последний его снимок в форме. Однако нашла лишь групповую фотографию, на которой ее жениха было не разглядеть. Уже после выяснилось, что в местной больнице лежит раненый лейтенант Гаценмайер, ротный Людвига. Он и рассказал Магдалене то немногое – подлинное или вымышленное, что знал о последних днях ее жениха. Другим семьям не доставалось и таких крох.

Поскольку военное дело для сыновей британской знати было занятием привычным и в мирное время, потери на французских полях сражений сказались на этом сословии довольно сильно. 19 сентября в списке погибших появились такие «золотые» имена, как Перси Уиндем, лорд Гернси, Ривви Гренфелл. О последнем Асквит спросил Венецию Стэнли: «Ты с ним, наверное, танцевала?» {843} Наверняка танцевала. Редкий список «павших смертью храбрых» той зимой обходился без фамилий, знакомых каждой когда-то представленной ко двору. Что бы ни говорилось о войне, сказать, что британский правящий класс отсиживался в кустах, нельзя никак: с 23 августа по 31 декабря во Франции и Фландрии погибло 60 представителей аристократии; после этого уровень смертности на поле боя среди высших слоев остановился на шести жертвах в месяц. Один за другим обладатели громкой славы в своем узком «золотом» кругу удостаивались лишь краткой эпитафии. Лайонел Теннисон писал 14 октября: «Беднягу Билли Макнили из 16-го уланского, который скакал на Фулхарди на Большом национальном, убили сегодня утром неподалеку от нас» {844}.

Во всех странах на школы возлагалась обязанность воспитывать патриотический дух и проводить агитацию в нужном ключе. Альберт Сарро, французский министр просвещения, писал в циркуляре для директоров школ: «Мне хотелось бы, чтобы в первый день семестра в каждом городе и в каждом классе первые слова учителя пробудили бы во всех сердцах патриотические чувства и… почтили священную битву, в которой участвуют наши войска. <…> Из каждой школы ушли на фронт солдаты – и учителя, и ученики – и каждый из нас, я знаю, уже глубоко скорбит о наших потерях» {845}. У Андре Жида подобный стиль вызывал отвращение: «Отливается новый штамп, куется психология патриота, без которой невозможно заслужить уважение. От тона, в котором журналисты пишут о Германии, меня тошнит. Все стараются примазаться, каждый боится опоздать, показаться меньшим “патриотом”, чем другие».

Французским школьникам предлагались такие темы для сочинений, как «Отъезд полка на фронт», «Письмо от неизвестного старшего брата, который сражается за нас», «Прибытие поезда с ранеными», «Немцы убили маленького семилетнего мальчика, который играл в поле с деревянным ружьем» и «Немцы заняли твой город. Опиши свои чувства» {846}. Географию требовали вести по ежедневно обновляющимся картам боевых действий. Раненым учителям, возвращающимся в школы, отводилась особая роль, хотя, возможно, не совсем та, которую предполагало Министерство просвещения. Уроки немецкого сменил английский, а в курсе истории упор делался теперь на римских и греческих героев.

Выпускники немецких школ отвечали на экзаменах на вопросы: «Если жизнь борьба, что есть наше оружие?», «Что побуждает каждого годного для строевой службы гражданина Германии ответить на призыв Отечества?». Одна из берлинских школ предложила сочинение на тему «Война как образовательный процесс» {847}. В каждой стране детей отправляли на сбор металлолома, который можно было переработать в боеприпасы. Эльфриду Кюр в Шнайдемюле завораживала мысль, что кастрюли и сковороды, которые она клянчила у скептически настроенной родни, переплавят в пули. Бабушка Эльфриды причитала, что эти школьные сборы ее окончательно погубят {848}.

В детские игры тоже активно проникала война. Английская компания игрушек Britain’s выпустила большой ассортимент солдатиков воюющих держав. В Гамбурге четырехлетняя Ингеборга Треплин объявила свою игрушечную машинку военным транспортом. В универмаге Германа Тица, куда фрау Треплин отправилась со всеми тремя дочерьми, весь этаж заняло огромное игрушечное поле битвы – с крепостью, солдатиками во французской и немецкой форме, горящими домами и кружащим в воздухе аэропланом. «Дети онемели от восхищения», – писала Анна Треплин {849}. Специализированный журнал для производителей игрушек Deutsche Spielwarenzeitung отводил этой отрасли важную роль. Игрушки, утверждал он, – это не роскошь, благодаря им «в детском сознании откладывается ход войны, они пробуждают патриотизм, честность и гордость за родину» {850}.

В каждой стране юношей готовили к службе на фронте, однако британские закрытые школы стояли особняком. Ричард Олдингтон в «Смерти героя» вывел типичный портрет выпускника такой школы, пополнявшего ряды офицеров Новой армии Китченера – циничного до мозга костей, но не чуждого справедливости:

«Он принимал на веру все предрассудки и запреты, обязательные для английского среднего буржуа, и безоговорочно им повиновался. Английский буржуа всегда прав и непогрешим, что бы он ни думал и как бы ни поступал, а все прочие думают и поступают неправильно. Иностранцев Эванс презирал. Он и не читал ничего, кроме Киплинга, Джеффри Фарнола, Элинор Глин и газет. И не одобрял романы Элинор Глин, как “чересчур смелые”. К Шекспиру был равнодушен, о русском балете и не слыхивал, но любил “представления позабавнее”. Полагал, что “Чу Чин Чоу” [популярный мюзикл] – величайшее творение, какое когда-либо ставилось на сцене. <…> Американцы – люди второго сорта, жители колонии, которая совершенно напрасно отделилась от лучшего, совершеннейшего в мире государства – Британской империи. <…> Он был невыносимо глуп, но честен, отзывчив и совестлив, умел повиноваться приказу и добиваться повиновения от других и по-настоящему заботился о солдатах. Можно было не сомневаться, что он пойдет первым в самую безнадежную атаку, а в обороне будет стоять насмерть. Таких, как он, были тысячи и десятки тысяч» [28] .