Первая мировая война. Катастрофа 1914 года - читать онлайн книгу. Автор: Макс Хейстингс cтр.№ 145

Несколько тысяч российских пленных содержались в нечеловеческих условиях в лагере под венгерским городом Эстергомом, где многие умирали от голода. Иван Кузнецов писал:

«Очнувшись, мы увидели повсюду погибших, которых нужно было сразу же похоронить. Несколько раз… мы, собравшись кучей, требовали еды… подходили к охране и кричали: “Хлеба! Хле-ба!” Охрана била нас прикладами и отгоняла назад к баракам. <…> Около 15 трупов так и оставались лежать на земле. Иногда в лагерь приезжало начальство и выносило нам строгое предупреждение, тогда несколько дней хлеба выдавали больше и варили картофельный суп. Но потом паек снова скудел. Заключенные лепились к землякам, я нашел пензенцев. <…> Двое были родственниками. <…> Шинели у нас забрали, поэтому мы спали на земле в мундирах и галифе. Каждые три-четыре дня выдавали по 200–300 грамм хлеба. Еду варили раз в день, кипяток с горсткой муки и красного молотого перца, ведро на 20 человек. Пришла осень с холодами, сыростью и грязью. Мы начали зарываться в землю, как кроты. Земля была песчаная, мягкая, яма копалась быстро, а потом мы делали в ней нишу, чтобы могло улечься несколько человек. В нашей компании было трое, мы заползли в нору и лежали там под сводчатым песчаным потолком. Утром вылезли все в песке, отряхнулись, умылись и весь день ходили по лагерю, а ночью снова заползли в нору. В октябре еще похолодало, и наши импровизированные бункеры осыпались» {809}.

Австрийская армия продолжала терпеть бесконечные бедствия. «Из-за артиллерийских обстрелов приходится окапываться, – писал Эдлер Хеффт, – но когда кругом сплошные лужи, это та еще работенка. Потом полило так, что я промок до пояса, в сапогах хлюпало при каждом шаге. Рытье траншей очень выматывает, когда позиции постоянно меняются, и я малодушно уклонился от этого дела» {810}. В эти холодные осенние дни над польскими полями сражений тянулись с печальным курлыканьем журавлиные клинья, глядя сверху на беженцев, которые покидали свои деревни в страхе перед армиями обеих сторон. Марширующие колонны, лошади и телеги, не умещающиеся на узких дорогах, прокладывали новые тракты по картофельным, свекольным, морковным полям.

Степан Кондурушкин писал: «На пустых полях, в долинках видны группы беглецов из привислинских деревень. Захватили что могли с собой на плечи и бредут семьями, сами не знают куда. Присели в мокрой холодной долине отдохнуть и обдумать – что же делать? Греют детей. Окаменевшим от холода и горя ртом мужик жует сухую корку, долго не может проглотить ее и ответить на наш вопрос. Заложил за щеку. “Ну, как в Аннополе?” – “Ох, пане, смерть! Вчера разрушило дом Рушиновица. Снаряд упал в самый дом – весь развалился. Хозяин ранен, жена убита. Убит еще солдат. Убиты Маевич, Бурак, две коровы, Антон Пец, Гождиковский… Имение Якубовица, что к самой Висле, сгорело. Теперь почти все из посада ушли. А и не ушли, так сегодня уйдут”» {811}. Обе стороны проводили бесконечные поиски вражеских агентов, в большинстве своем воображаемых, однако многим гражданским стоившим жизни. В Перемышле Рихард Штеницер часто слышал стрельбу в 6 утра на полигоне у крепости, «где расстреливают подозреваемых в шпионаже» {812}. Константин Шнайдер ужасался бесконечной «охоте на ведьм», рассказывая, как военная полиция входила в деревню, «где якобы слышали выстрелы, и без зазрения совести стреляла по всем подозрительным» {813}.

Российские войска по-прежнему участвовали в стычках на границе Восточной Пруссии, и параноидальный страх перед партизанами провоцировал бесчеловечные выходки. Поселок Домнау был сожжен захватчиками, попавшими под огонь немцев, но заподозрившими местных. Та же участь постигла Ашванген, где после стрельбы по проезжавшим российским машинам казнили 40 человек. Однако официальные послевоенные записи немецкого чиновника с педантичной честностью утверждают: «Российские офицеры – за редким исключением – старались не допустить насилия» {814}. В большинстве населенных пунктов русские вели себя достойно и даже пытались накормить местных жителей. Вторжение российских войск в Восточную Пруссию в 1914 году действительно – не в пример тому, что будет здесь происходить через 30 лет, – в общем и целом отличалось гуманизмом и сдержанностью.

На фоне нанесенного немцам ущерба выделялся насильственный угон некоторого количества мирных жителей (точное число неизвестно, но может доходить до нескольких тысяч), которых русские прихватили во время отступления и удерживали до конца войны {815}. Российская армия отвоевала обратно ряд приграничных селений Восточной Пруссии, из которых ей пришлось отступить после поражения на Мазурах. Среди них оказался и Поповен. Рыскающие патрули, мародеры, поджигатели в конце концов вынудили семейство Щуки попытаться бежать на запад, в немецкие земли. 14 сентября в сопровождении российского солдата они пришли в местный штаб в Граево хлопотать о разрешении {816}. Сперва их приняли радушно и даже подарили по горшочку меда, но потом оказалось, что им придется тут заночевать. На следующий вечер выяснилось, что их повезут в самую глубь России – они попали в число нескольких сотен семей, ставших заложниками царской армии. До 1918 года они жили в Сибири, под конец этого срока – в лагере для военнопленных, а потом хаос Гражданской войны еще два года не давал им вернуться в родные края.

Алексей Ксюнин тем временем повидал австрийских пленных, которых бесконечной процессией вели через Люблин: «Сперва шли вереницы словаков в голубоватых мундирах, затем их сменили темно-синие куртки венгерцев. Проснешься, выглянешь в окно – пленные. Выедешь за город – снова их длинная вереница, возвратишься к ночи в гостиницу, и опять темными пятнами бесконечные силуэты австрияков». Обе стороны сильно пали духом. Константин Шнайдер с однополчанами как-то вечером в поисках ночлега набрел на заброшенное поместье. Сбив замки, они вошли в столовую, где еще стояла грязная посуда и бокалы, оставшиеся после обеда владельцев дома с российскими офицерами несколько часов назад. Солдаты забрали все, что им приглянулось, затем принялись крушить мебель. «На вражеской земле моральные устои рушатся быстро», – смущенно писал Шнайдер {817}. Однако на следующий день, когда часть попала под плотный артиллерийский огонь русских, полковник – из религиозного пиетета – не разрешил сносить большой деревянный крест, представлявший собой удобный ориентир для врага {818}.