Окопная правда войны - читать онлайн книгу. Автор: Олег Смыслов cтр.№ 115

Осмотрев его, я пришла в ужас, насколько тяжелым было его ранение в живот. И несмотря но то, что я отчетливо понимала всю безнадежность его положения, старалась делать все возможное. А говорил он лихорадочно быстро, словно хотел поведать нам всю боль своей души. Словно говоря кому-то, он убеждал, что будет жить, потому что отец его и два брата убиты на фронте, а сестренка, которую увезли в Германию, погибла при бомбежке, и смерть ее он скрыл от матери. Голос его был то звонким и чистым, то угасал до шепота, но он все убеждал кого-то, что остался один у матери и обязательно должен вернуться к ней. А потом так жалобно прошептал: “А если что — не посылайте ей похоронки...”.

Я успокоила его, а у самой на душе было тяжело и тоскливо. Поток раненых прекратился. За окнами неистовствовала вьюга. Она ревела и гудела в трубе нашей печурки, пытаясь своими порывами в прах разнести наше жалкое пристанище. Потом грохот сменился воем, словно рыдали сотни обездоленных, оплакивая всех изуродованных и искалеченных и этого умирающего юношу, почти мальчишку, лежащего на перевязочном столе. Доносившиеся завывания вьюги и мольба раненого приводили в ужас, было тоскливо и хотелось плакать от безысходности. И вдруг наш умирающий боец запел: “Весною астры, астры ранние... Моему сердцу тяжко-тяжко, чужою стала я тебе...” (Эти слова, как клещи, впивались в мозг). Его голос осекся, но несколько других голосов раненых подхватили эту песню, и мелодичные грустные слова наполнили комнату в эту глухую, безотрадную ночь. Не в состоянии сдержать слез, мы с медсестрой Клавой плакали. Даже у пожилого повара Пискуна по щекам одна за другой катились слезы и прятались в усах.

Кончилась эта кошмарная ночь. К утру умер молодой солдатик, и взошло ясное солнце на безоблачном небе, а белоснежные сугробы сверкали тысячами огоньков.

Только гулкие разрывы снарядов и мин на передовой напоминали о войне...

Когда я открыла окровавленную тетрадь, предмет заботы умершего юноши, то увидала в ней неотправленное письмо к матери. Отсылая это письмо адресату, я написала от себя несколько строк, в которых сообщала, что ее сын попал в плен...»

Окровавленную тетрадь в коленкоровом переплете Людмила Ивановна хранила более сорока лет...

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

К началу Великой Отечественной войны некомплект врачей составил 23%, фельдшеров — 36,3%, фармацевтов — 41,1%, стоматологов — 35%.

В июле 1941 г. началось дополнительное формирование эвакогоспиталей на 750 000 коек — всего около 1600. Кроме того, с начала войны по 1 декабря 1941 г. были сформированы 291 дивизия с медсанбатами, 94 стрелковые бригады с медико-санитарными ротами, 380 передвижных полевых госпиталей, 38 рот медицинского усиления, 12 госпиталей для лечения легкораненых, 37 полевых эвакопунктов, 70 эвакоприемников. Постановлением Совета Народных Комиссаров от 17 июля 1941 г. 632 дома отдыха и 221 санаторий превращены в госпитали на 55 000 коек. Под госпитали выделялись лучшие общественные здания, школы. На базе школ были развернуты 45,5% госпиталей, институтов — 13,2%, лечебных учреждений — 11,6%, гостиниц, клубов, общежитий — 29,8%. К началу 1942 г. на территории СССР действовали 431 постоянных и временных санитарных поездов, 286 военно-санитарных летучек.

Из более 6 тыс. госпиталей, сформированных в годы войны, 117 были захвачены противником, 17 понесли большие потери при выходе из окружения и были расформированы, 14 пропали без вести в ходе боевых действий, судьба 79 госпиталей не установлена. За весь период военных действий действующая армия лишилась 227 госпиталей.

Всего в период с 22 июня 1941 г. по сентябрь 1945 г. в лечебных учреждениях всех типов было госпитализировано 22 326 905 человек, из них раненых, контуженных, обожженных и обмороженных — 14 685 593 человек.

Свыше 17 млн. раненых в боях и заболевших возвращено в строй.

В целом в годы войны в армии действовало 200 тыс. врачей и почти 500 тыс. медицинских работников среднего звена.

За мужество и героизм при выполнении профессионального долга орденами награждены 8 медико-санитарных батальонов, 39 военных госпиталей, ордена и медали получили 116 тыс. врачей и более 30 тыс. других работников здравоохранения, 47 медицинских работников удостоены звания Героя Советского Союза...

* * *

Александр Захарович Лебединцев однажды наблюдал во время боя поющего и очень счастливого солдата. Когда он поинтересовался о его радости, то та оказалась ранением. Солдат шел на медпункт, предвкушая эвакуацию в тыл и лечение в эвакогоспитале.

«Пехотинца хватает на одну — две атаки, и счастье было, если человек получал ранение, а то ведь немало погибали от пули или осколка в первой же атаке, — вспоминает А.З. Лебединцев. — В связи с этим я много разговаривал с ветеранами, имевшими ранения многократно. Вот один пример — командир взвода конной разведки 29-го полка лейтенант Исаев Виктор Федорович 1913 г. рождения. За время войны был шесть раз ранен, хотя и служил в полку, которым командовал его родной брат. Когда я спросил его, как он выжил после шести ранений, то он ответил, что выжил благодаря этим же ранениям, так в госпиталях он пролежал в общей сложности почти полтора года. А за это время сколько погибало людей на переднем крае?»

Василь Быков так писал о госпитале: «В сравнении с передовой любой госпиталь может показаться курортом. Не был исключением и тот, в который я попал. Он размещался в центре города, в здании школы. Меня помыли в бане, прожарили в вошебойке мое обмундирование, кишевшее вшами, дали чистое белье. Госпиталь был переполнен. Мест для раненых, как всегда, не хватало. На двух офицеров — одна койка. Помню, соседом моим был лейтенант-танкист со знаменитой фамилией Ворошилов (“С Ворошиловым лежал”, — не без иронии рассказывал я позже). Госпиталь этот принадлежал 5-й танковой армии, и потому в нем преобладали танкисты — раненые, обгоревшие, разные. На обгоревших смотреть было невозможно. Особенно на их лица. Ожоги очень болят и долго заживают. Люди мучаются, выходят из себя, ругаются по всякому поводу с соседями, сестрами, начальством. А начальство — доктора — почти сплошь женщины. Пожилые и молодые. Мужчины — в основном политруки. Они каждый день талдычут одно и то же — ведут свою навязшую в зубах пропаганду. Разжигают ненависть к немецко-фашистским захватчикам. Этой ненависти у нас и самих сверх всякой меры. И не только к фашистам. Некоторые раненые, не сдерживаясь, матерят больших и малых командиров, и тогда в палате нередко возникает крутой и откровенный разговор. А вечером или ночью в ней появляется офицер из Смерша, и чересчур откровенного куда-то забирают. Несмотря на пропаганду да и наши собственные чувства, на передовую никто не рвется: все-таки в госпитале тепло, тихо и безопасно. Голодновато, конечно, на тыловом пайке. Но к голоду в нашей жизни все мы были привычны.

Раненые, еще жившие недавними боями, часто говорили о них, вспоминали подробности, гибель товарищей. В палате я услышал немало горьких слов насчет “порядка в танковых войсках”, узнал о качестве и боевых возможностях наших танков и противотанковых средств. Так про сорокопятку мои соседи говорили, презрительно ухмыляясь, для них это было не средство борьбы с танками, а просто “хлопушка”. А вот о немецких “тиграх” и “Фердинандах”, которые с дальних дистанций успешно прошибали нашу броню, рассказывали серьезно и даже завистливо. Установленная на тридцатьчетверке 76-миллиметровая пушка их не брала, а они из своей 88-миллиметровой навылет пробивали болванками наши машины. А мы-то, дураки, наслушавшиеся политбесед, считали, что советская тридцатьчетверка — лучший танк в мире. Послушали бы поклонники и пропагандисты этой боевой машины, что говорят те, кто горел в ней, кто, обожженный и раненый, выползал из расколотой и рвущейся брони! А ведь лучшими считались не только советские танки, но и устаревшие винтовки образца прошлого века, и ППШ — автомат, скопированный с финского, который выпускался там еще в 1934 г., и, разумеется, наша суконная шинелка на “рыбьем меху”.