Предатели и палачи - читать онлайн книгу. Автор: Олег Смыслов cтр.№ 41

К слову сказать, до сих пор сторонники Власова продолжают ставить знак равенства между Белым движением и русским коллаборационизмом времён Великой Отечественной войны. Всё это происходит от нежелания понимать суть происходивших событий в период Гражданской и Второй мировой войн. Именно с целью объяснить разницу первого и второго движений взялись B.K. Цветков, А.Н. Алекаев и Р.Г. Гаркуев в статье «Нельзя ставить знак равенства». В частности, они пишут:

«Важнейшим пунктом в программах Белого движения было следование политико-правовой преемственности от дореволюционной (1917 года) России. При этом определялось достаточно чёткое размежевание с представителями так называемой “революционной демократии”, выдвинувшимися на политическую авансцену после февраля 1917 года. Сотрудничество с ними не исключалось (Б.В. Савинков, Н.В. Чайковский), но только после того, как они открыто заявят о поддержке политического курса Белого движения и, в частности, о поддержке власти Верховного правителя России адмирала А.В. Колчака и его преемников (генералов А.И. Деникина, П.Н. Врангеля) и, следовательно, о признании приоритета норм военной диктатуры в качестве обязательного условия воссоздания в России законной власти. В белых правительствах активно разрабатывались проекты избирательного права применительно к выборам как высшего учредительно-санкционирующего органа власти (Национального учредительного собрания), так и местного (земско-городского) самоуправления. Окончательное решение вопроса о политическом и государственном устройстве будущей России, а также о форме правления отводилось Учредительному собранию, которым должен был завершиться период “временных властей”, вынужденно образовавшийся после отречения от престола Государя Императора Николая II и отказа от принятая Престола Великим князем Михаилом Александровичем. Главным источником права становилась бы “соборная воля” народа России.

В “Пражском манифесте” ничего подобного не было. Учредительно-санкционирующий порядок установления будущей государственной власти России в нем вообще не упоминался. Более того, исходная позиция в отношении будущей российской государственности определялась достаточно конкретно. Это — февраль 1917-го. “В революции 1917 года народы, населявшие Российскую империю, искали осуществления своих стремлений к справедливости, общему благу и национальной свободе. Они восстали против отжившего царского строя, который не хотел, да и не мог уничтожить причин, порождавших социальную справедливость, остатки крепостничества, экономической и культурной отсталости”, — говорилось в манифесте. Тем самым признавалась не формально-правовая сущность произошедших в феврале 1917-го перемен, а, в первую очередь, фактически сложившаяся система власти — то есть республика, санкционированная отнюдь не “соборной волей” народа, а единоличным решением А.Ф. Керенского (1 сентября 1917 года). Фраза об “отжившем царском строе” свидетельствовала о невозможности и недопустимости возвращения к монархии. “Мы за новую Россию, которую не создал ни царский режим, ни большевизм”, “Белое движение потеряло опору в народе”, “мы должны завершить Национальную революцию 1917 года”, — говорилось в статье газеты “Воля Народа”. Поскольку упоминания об учредительно-санкционирующем способе создания власти отсутствовали, с подлым основанием можно считать, что исполнение функций управления предполагалось структурами, созданными сами Комитетом освобождения, то есть коалиционным органом, составленным из различных военных, политических и общественных деятелей. Можно предположить, что КОНР в перспективе мог бы заявить о себе, как о некоем объединённом правительстве. В Гуверовском архиве сохранился безымянный проект “Конституции Российской державы” (в нём предполагается введение власти Правителя и Земского Собора), однако его идейно-политическая связь с “Манифестом” КОНР не прослеживается.

Однако подобная перспектива (КОНР как основа создания временной, коалиционной власти) опровергается тезисами “Манифеста”, имеющими, по сути, центральное значение: “Возвращение народам России прав, завоёванных ими в народной революции 1917 года… равенство всех народов России и действительное их право на национальное развитие, самоопределение и государственную самостоятельность”. Так представляется решение не только вопроса о форме правления (республиканская), но и о государственном устройстве на той территории, которую занимала бывшая Российская империя а в 1944 году — СССР. Это отнюдь не “единая Россия”, а в лучшем случае — союз формально независимых “народных государств” и государственных образований, объединённых только освобождением от большевистской системы. И здесь уместно подчеркнуть ещё одну принципиальную разницу между политическими позициями Белого движения и КОНРа. Белые политики и военные провозглашали лозунг “Единая, Неделимая Россия” (допуская отделение от неё лини» Польши и Финляндии), внутреннее устройство которой будет, возможно, допускать значительную степень областной автономии или будет построено на федеративных началах, но никоим образом не должно привести к распаду страны. А деятели КОНРа утверждали о невозможности в принципе существования каких-либо унитарных элементов государственности. Это, безусловно, тактическая неизбежность, поскольку в поисках союзников в антибольшевистском сопротивлении приходилось обращаться к различным националистическим, сепаратистским структурам (Украинская повстанческая армия, органы управления в казачьих областях, в Прибалтике и т.д.): Только единство всех вооружённых антибольшевистских сил народов России приведёт к победе”. Но результатом подобного “сотрудничества” не могло стать иное решение, как отказ от единства России, утрата её территориального суверенитета. Военно-политическое “единство” на этане “борьбы с большевизмом” вполне можно было трактовать как временное. (…)

Таким образом, в “Манифесте” вполне определенно просматривается та же идея создания государственных образований под верховным контролем Германии. Это подтверждает история возникновения и деятельности национальных формирований в составе Вермахта и войск СС, политических структур коллаборационистов в годы Второй мировой войны. Но могут ли быть “национальными” режимы, находящиеся под непосредственным контролем со стороны агрессора? К тому же установившиеся с помощью страны, всего лишь два десятилетия до этого бывшей противником России в годы Первой мировой войны? (…)

Тезис о том, что “Европа будет союзом национальных государств”, озвученный Власовым в его речи на пражском собрании, подчеркивал отсутствие принципиальных различий в официальных идейно-политических программах правительств государств, ставших союзниками Германии. Считая РОА и КОНР в числе этих союзников, Власов “раскрывает” этот тезис: “Сегодня мы можем заверить фюрера и весь немецкий народ, что в их тяжёлой борьбе против злейшего врага всех народов — большевизма народы России являются их верными союзниками и никогда не сложат оружия, а пойдут плечо к плечу с ними до полной победы”. В выступлении подчёркивалась важность “свидания с государственным министром Гиммлером… длительной и сердечной беседы, протекавшей в духе взаимного понимания и касавшейся всех вопросов счастливого будущего народов России”, а также “полного понимания” позиций КОНР, полученного Власовым со стороны “имперского министра иностранных дел господина фон Риббентропа”. (…)

Что же касается идеологических позиций лидеров Белого дела, то, несмотря на намерения к сотрудничеству с Германией, высказывавшиеся отдельными политиками, военными, партийными и надпартийными структурами после окончания Первой мировой войны и смены власти в Германии в 1919 — 1920 годах, ни в одном официальном заявлении белых правительств и лидеров движения не декларировался отказ от “союзнических обязательств” перед странами Антанты (хотя политика этих стран в отношении России была крайне противоречивой и непоследовательной).