Святые и порочные - читать онлайн книгу. Автор: Збигнев Войцеховский cтр.№ 11

Иначе говоря, этот едва ли не ключевой момент жития, которому мы уделили столько внимания, упомянут с датой одной лишь Ростовской летописью (не пережившей монгольского нашествия, к тому же) и не соотнесен ни с одним другим событием. То есть датировать его более точно, чем «между 1051 и 1077 годом», не получится. Прискорбно. Причем первые две редакции (самая ранняя из которых появилась во второй половине XII века) по сравнению с последующими отличаются краткостью даже чрезмерной, зияя немалыми пробелами. С каждой новой редакцией житие обрастало все новыми деталями. Например, первая редакция ничего не говорит о периоде жизни Леонтия до прибытия в Ростов и отделывается общими фразами о его жизни там. Вот что об этом писал Ключевский: «…Неизвестный грек, о котором первая редакция знает только, что он родился и воспитывался в Царьграде, во второй он является сыном благоверных родителей и потом монахом, а в третьей и пятой рано изучает писание, рано покидает суету мирскую и строго подвизается в одном из цареградских монастырей, от чудесного голоса получает призвание просветить христианством далекий и упорный Ростов и по благословению самого патриарха Фотия отправляется туда во главе целой миссии; четвертая и некоторые списки третьей редакции умеют даже прибавить ко всему этому, что Леонтия начали учить грамоте на седьмом году, а шестая – что он «книгам российским и греческим вельми хитрословен и сказатель от юности бысть». Нетрудно видеть, что все это – наполовину общие места житий и наполовину черты легендарного характера. Еще легче выделяется в тексте жития вносимый в него третьей редакцией и повторяемый дальнейшим эпизод о том, как Леонтий, изгнанный из Ростова язычниками, поселяется невдалеке у потока Брутовщицы, ставит здесь маленькую церковь и кутьей заманивает детей к слушанию своих христианских поучений. Эпизод входит в первую редакцию механически, оставляя нетронутым ее текст, не сглаживая далее несообразностей, какие вносит он в рассказ».

Вот так. Неужели написатель первой редакции опасался показаться неполиткорректным? Вряд ли – тогда и слова-то такого не было. Но почему эпизод с изгнанием из Ростова появляется только в третьей (!) редакции (и при этом не отражен в летописях)? Неизвестно. Однако отнесение по ряду признаков этой редакции ко второй половине XV века наводит на некоторые размышления. Любопытно, что существует письменный источник, относящийся к примерно тому же периоду, что и первая редакция, однако ставящий под сомнение фактическое содержание жития. Речь идет о послании епископа владимирского Симона, адресованном Поликарпу-черноризцу (сей документ, датированный 1225 годом, здесь уже упоминался). Симон ставит Леонтия первым в списке русских иерархов, которые вышли из Киево-Печерского монастыря. Надо учесть, что Симон сам был монахом этого монастыря, поэтому мог быть уверен в своих словах. Кроме того, он опирался на старый «ростовский летописец», содержавший сведения не только о Леонтии, но и по меньшей мере о тридцати выходцах из Печерской обители, ставших епископами в разных уголках Руси от ее крещения до начала XIII века. Ключевский делает вполне логичный вывод, что источники Симона гораздо достовернее жития. При этом, как он пишет, «если известие и о Леонтии почерпнуто Симоном из цитируемого им старого ростовского летописца, то первая редакция жития не пользовалась этим, судя по названию, столь близким к ней источником: по крайней мере, его влияние не отразилось на ней ни одной чертой, а другие редакции решительно противоречат ему. Разобрав элементы сказания о происхождении и прибытии на Русь Леонтия, можно, кажется, обойтись и без примирения противоречивых известий, взятых из совершенно различных источников. Та подробность сказания, что патриарх Фотий является современником св. Владимира, падает сама собою, обличая свою связь с позднейшими историческими источниками, впадающими в ту же ошибку».

Фотий действительно никак не мог иметь отношения к судьбе Леонтия, поскольку умер почти за столетие до крещения Владимира Святославича, не говоря уже о рождении ростовского святителя.

Любопытным моментом в житии является проявление «местного патриотизма»: некоторые списки третьей редакции приписывают Ростову существование архиепископии (хотя в реальности это относилось к Новгороду). Более того, по житию выходит, что Ростов «просвещался» напрямую из Царьграда, без какого-либо участия митрополита Киевского и всея Руси, который в житии даже не упомянут. Что выглядит немного странно, ведь именно митрополит и ставил епископов, и вообще руководил распространением христианства. Расшифровывая эту «странность», Ключевский писал: «Непосредственные сношения Ростова с Константинополем – черта, заметная и в другом ростовском сказании, отличающемся столь же сильной легендарностью, в житии преподобного Авраамия. При мутности источников, из которых черпали оба жития, здесь, без сомнения, имела свою долю влияния память о первых двух епископах Ростова, прибывших из Царьграда и посвященных патриархом. Но объяснению этой черты в житии Леонтия, кажется, может помочь еще одно обстоятельство, обыкновенно забываемое при этом. Возобновление памяти о Леонтии в Ростове, вызванное обретением его мощей, совпало по времени с одним движением в ростовской епархии, начатым Андреем Боголюбским с помощью Феодора, впоследствии ростовского епископа: оба они хлопотали отделить ростовскую кафедру от киевской митрополии и, переместив ее во Владимир, сделать из нее вторую митрополию в России. Сам Феодор принял епископский сан прямо от патриарха в Константинополе, на пути в Ростов не заехал в Киев к митрополиту за благословением и, заняв кафедру, придавал особенное значение своей непосредственной зависимости от патриарха. «Не митрополит мя поставил, – говорил он, – но патриарх во Цареграде; да убо от кого ми другого поставлениа и благословениа искати?» В его именно епископство отстроен был каменный Ростовский собор и совершено первое перенесение мощей святого Леонтия (1170), после чего вскоре составлено было и первое сказание о нем; под влиянием феодоровских взглядов могла составиться или развиться основа предания о ростовском просветителе, с большей или меньшей полнотой входившего во все редакции жития. Невозможно решить, в каком виде занесено было это предание, столь согласное с стремлениями Феодора, в начальное сказание, составленное при князе Андрее, но мы знаем, что это последнее подверглось новой обработке несколько десятилетий спустя, при епископе Иоанне, когда были причины уничтожить следы стремлений Феодора, возбудившего ими сильное негодование в высшем духовенстве и оставившего по себе черную память…»

Вот так – восславление Леонтия и Исайи по сути было запущено ради обоснования претензий Суздальской земли на собственную, независимую от Киева метрополию. Однако «обработка» жития не затронула эпизода с якобы греческим происхождением Леонтия. В связи с чем уместно вспомнить епископа Ефрема, современника ростовского святителя, которого после его пребывания в одном из византийских монастырей и по традиции первых лет после крещения Руси (когда на верховных постах в церковной иерархии оказывались византийцы) считали греком.

В.О. Ключевский, в отличие от митрополита Макария и Е.Е. Голубинского, поддерживал версию о мученической кончине ростовского святителя, ссылаясь на то, что «Симон не имел побуждения, понятного в ростовском источнике, смягчать рассказ о судьбе Леонтия». Впрочем, гораздо существеннее выглядит его вывод о том, что «местная память в XIII веке и после вообще преувеличивала просветительные успехи Леонтия». В целом оценка жития как исторического источника, с точки зрения Ключевского, крайне невысока: «В древнейших уцелевших источниках нашей истории до Андрея Боголюбского не сохранилось письменных следов памяти о св. Леонтии. Она, по-видимому, впервые стала возобновляться и слагаться в сказание со времени обретения мощей, то есть почти сто лет спустя по смерти святого».