– Если бы да кабы во рту выросли грибы… – апатично пробормотал я. На имя «Исса» я установил в своем сознании блок.
– Если бы Исса осталась жива, я никогда не пошла бы на помолвку с Римушем…
– Он тебе не нравится?
– О нет, очень нравится! – Риши так оживилась, что даже слезы в ее глазах просохли. – Он очень смелый человек. И благородный! Он такой образованный! Знает наизусть три тысячи строк классической поэзии!
– Подумать только! – хмыкнул я. – Какой полезный навык!
– Он и сам сочиняет! – воодушевленно продолжала Иришка. Моей иронии она, конечно, не заметила. – Хочешь я тебе почитаю? – И, не дожидаясь моего ответа, она тут же начала декламировать, а переводчик – переводить.
Как сад в ночи, темна моя душа,
Там тишь и безотрадность.
Лишь черные, как смерть, цветы проклятий
Свинцовыми качают головами.
– Не надо! – простонал я.
– Что – «не надо»? – Риши недоуменно на меня посмотрела.
– Про смерть не надо! Тем более – в стихах, – пояснил я. – У меня от стихов едет крыша…
– Как хочешь, – вздохнула Риши.
Кажется, она немного обиделась. Но, признаться, мне было все равно. Я пребывал в Сильно Измененном Состоянии Сознания. Водка, полумрак кабинки – трактир уже перешел на вечернее освещение – эти «сестринские» скользящие прикосновения…
Хоть они и сестринские, но ведь все равно женские, а женщины меня не баловали своим вниманием ого-го сколько… А тут еще Иришкины волосы, заплетенные в две косы… Правая, ближняя ко мне коса расплелась и теперь черным крылом лежит у меня на предплечье, источая едва уловимый аромат перспиранта, которым обрызгивают подголовники кресел в конкордианских межпланетных лайнерах…
Чем дольше я смотрел на эти волосы, тем дальше уносила меня река моих взбесившихся мыслей. Я думал, например, о том, что волосы у Риши – точь-в-точь как у Иссы. Такие же блестящие, шелковые, здоровые, угольно-черные. И такой же в точности длины. И так же покладисто ложатся, будучи отпущенными из прически на волю. А как же иначе? Ведь Исса – дочь демов, то есть клонов, которые в свою очередь «произошли» от пехлеванов и заотаров вроде Риши. Таким образом, получается, что Исса и Риши – очень близкие родственницы. Может быть, почти такие же близкие, как троюродные сестры.
– Тебе нехорошо? – спросила Риши.
– Мне нехорошо.
– Может быть, тебе нужно выпить холодной воды? – Похоже, Риши поняла мой ответ в том духе, что на меня нашла тошнота и я лелею планы отправиться в сортир обниматься с белым другом.
– Мне нехорошо в метафизическом смысле… Понимаешь?
– А-а… Ты об этом… Знаешь, мне тоже нехорошо. И Бог мне не помогает. Кажется, что Ахура-Мазда меня оставил. И не только одну меня. Нас всех…
Нет, это было слишком.
Потому что сам я думал о том же самом.
И при этом знал, что думать об этом нельзя как минимум до конца войны. И был убежден: не думать об этом нужно– любой ценой. А еще я вспомнил Ходеманна, который тоже признавался, что у него мысли «подлетают в небо, как у нездоровых», подлетают «прямо к Богу». И который, глядя в потолок нашего номера, советовал мне заземляться.
«Хороший совет на самом-то деле», – подумал я. И сказал:
– Знаешь, мне пора в гостиницу. На построение я, конечно, уже опоздал. Но к отбою я должен успеть обязательно.
– Уже пора? – Риши горестно прикусила губу. Похоже, она собиралась просидеть вот так всю ночь.
– Там уже, наверное, меня хватились. Как бы не случилось неприятностей… Кстати, откуда ты узнала, что я здесь, в «Царской охоте»?
– Мне сказал Святополк Даромирович!
– Тылтынь?
– Да.
– Но откуда ты-то его знаешь?!
– Святополк Даромирович был почетным председателем Центра Диалога Культур в Хосрове почти двадцать пять лет!
– И что?
– Моя мама была его секретарем…
– Господи! – охнул я.
– …когда он прилетал. Обычно раз в год на месяц. Каждое его появление было для меня праздником. Человек с золотым сердцем, настоящий ашвант.
– Господи, ашвант… – пробормотал я, повторно помянув всуе Творца Сущего.
А что я мог еще сказать? Что «мир тесен»? Или: «У тебя, оказывается, тоже есть мама»?
«Ну а Тылтынь откуда знает, что я здесь?» – хотел спросить я, но не спросил. Не настолько сложен наш мир.
А потом мы долго шли к «Трем медведям» через ночной, почти неосвещенный город – на Большом Муроме, как я заметил, не больно-то жаловали искусственное освещение. И вовсе не из-за экономии, а скорее из соображений, как сказал бы Самохвальский, натурфилософских. Люди Большого Мурома считали, что ночью должно быть темно. Потому что ночью нужно спать. Или в крайнем случае заниматься любовью.
Я разрешил себе приобнять Риши за плечи – нестерпимо хотелось согреть ее озябшее девичье тельце (по ночам в Новгороде Златовратном температура падает сразу градусов на десять—пятнадцать). Так мы и шли, похожие со стороны на четырехногую, двухголовую сутулую птицу-марабу.
На ступенях парадного входа в гостиницу было многолюдно. Дым стоял коромыслом, а говор – тот был слышен за квартал.
Среди прочих я сразу узнал Меркулова. Он размахивал бутылкой пива и в своей отрывисто-пафосной манере что-то проповедовал. Наверное, рассказывал, как будет бить клонов, когда ему наконец дадут в руки стик или ну хотя бы дубину. Был там, кстати, и Ходеманн – он сидел на ступенях, уронив кудрявую голову на руки. Не иначе как «заземлился» до полного изнеможения.
Мы с Риши остановились на углу возле витрины галантерейной лавки, на границе темноты и света.
– Мне, наверное, дальше не нужно идти? – спросила сообразительная Риши. – Нас может увидеть ваш командир. И получится, что я тебя подвела.
– Дело не в командире. Просто… Понимаешь, все подумают, что ты – моя девушка. Будут завидовать и мучиться. Говорить: «Вот Пушкин счастливый!»
– И что в этом плохого?
– Плохого – ничего. Кроме того, что это неправда. Ты не моя девушка. И Пушкин не больно-то счастливый.
– Ты верно рассудил, – серьезно покачала головой Риши. – Люди должны ненавидеть ложь и держаться правды.
«Я знаю, – хотел сказать я. – Майор-воспитатель Кирдэр говорил в точности то же самое».
Риши впилась в меня взглядом – острым, как заточенная спица, отчаянным, болезненно-преданным. Под взглядом этих глаз остатки хмеля, которые не успели выветриться по дороге, мгновенно с меня слетели. Было что-то страшное в ее взгляде. Будто мистическим образом не Риши, но все несчастные в любви девушки на меня сейчас глядели. Словно бы всю женскую скорбь Вселенной вобрали в себя ее глаза…