Арсений сбегал на Студеный ключ. В кожаной шапке принес воды.
Наконец Виктор Степанович глубоко вздохнул и открыл глаза.
– Долго же я спал, – сказал он, – совсем как в сказке. – И, вдруг забеспокоившись, спросил: – Который час? Пора, а то здесь ночевать придется.
Он ничего не помнил: ни как увидел медвежат и медведицу, ни как выстрелил, ни что потом было.
Доктор отер кровь с лица брата, распахнул одежду на груди и с удивлением увидел, что Виктор Степанович нигде не ранен: кровь на нем была кровью убитых над ним медведей.
Пока Арсений поил дядю студеной ключевой водой, доктор осмотрел медведицу. Ее глаза и нос были разбиты зарядом мелкой дроби. Пуля вошла в грудь и разорвалась в сердце.
И с этими-то ужасными ранами зверь успел взлететь на высокую колодину и ударить врага с такой силой, что тот грохнул в яму, как легкая чурка, – и все забыл.
«Теперь я припомнил все, – заканчивал свое письмо Виктор Степанович, – вплоть до момента, когда стрелял. Дальше – пустота, пока не очнулся в объятиях брата.
Пишу вам, сидя на пне у избушки, прильнувшей к косогору Студеного ключа. Кругом мало что изменилось: тот же суровый и темный лес, да луга, да ширь поднебесья, рябчики в желтой листве осины, глухари на черных в золоте лиственницах.
Странно мне, что я убил такого громадного и страшного… рябчика. Я же не за ним шел. И мне кажется, что это не я, а кто-то другой.
Меня по-прежнему влекут рябчики, одни только рябчики. Признаться вам, я до сих пор ни одного не добыл. Но я не теряю надежды: не всегда же мне бить медведей.
Когда-нибудь убью и рябчика».