Пират - читать онлайн книгу. Автор: Лев Брандт cтр.№ 35

Это был большой, жилистый бродячий кот, привыкший к схваткам и умевший за себя постоять. Почувствовав смертельную опасность, он бешено защищал свою жизнь.

Беркуту, шестьдесят лет просидевшему в неволе, не удалось сразу с ним справиться.

Окровавленный кот вырвался из когтей и бросился удирать вдоль водосточного желоба. Еще секунда – и он скрылся бы в слуховом окне.

Но сверху на него снова ударил враг. Это был уже второй беркут. Он вцепился лапой в спину кошки, а другой ударил по голове и сразу оглушил и ослепил жертву.

Кошка закричала тонко и умолкла.

Потом две большие темно-бурые птицы набросились друг на друга, оспаривая добычу.

Наевшись, беркуты долго сидели на краю крыши, полураспустив крылья, и блестящими глазами, без тени страха смотрели вниз на людей.

Затем младший взъерошил на затылке перья, громко крикнул и оттолкнулся от крыши. В этом крике впервые прозвучала сила, гордость и радость обретенной свободы.

Беркут закружился над площадью, легко и плавно уносясь ввысь.

За одни сутки орел, выросший в неволе, научился летать. Медленно и мощно взмахивал он крыльями, потом широко расправлял их и парил бесконечно долго, не делая больше ни одного движения. Чуть-чуть колеблясь и ловя крыльями ветер, он поднимался все выше и выше.

Старый орел замер и, не мигая, наблюдал за полетом товарища, потом молча расправил крылья и поднялся в воздух.

Но он недолго кружился над площадью и быстро опустился на крышу, где лежали остатки первой в его жизни добычи.

А младший вычерчивал широкие круги, делался все меньше и меньше, потом превратился в едва заметную точку и скоро совсем исчез из глаз.

Тогда уже медленно, не торопясь белоплечий беркут поднялся. Но, словно испугавшись холода в верхних слоях воздуха, он низко кружился над городом, то опускаясь на крыши, то снова поднимаясь кверху.

Перед заходом солнца он взлетел еще раз и, сделав широкий круг над городом, по спирали поднялся к облакам и замер там, как будто высматривал добычу. И вдруг, сложив крылья, камнем полетел вниз и мягко опустился на купол своей клетки.

Он сидел на верху клетки, бурый, неподвижный, и, как прежде, не обращал внимания на своих бывших сожителей. Только когда орлан-белохвост занял его место на скале, он расставил крылья, закричал и старался просунуть голову в сетку, чтобы согнать захватчика.

Ночью его пытались поймать. Но беркут грузно снялся с места и улетел в темноту, шумно махая крыльями. Весь следующий день он кружился над городом и уничтожил на крышах нескольких кошек.

И каждый раз, расправившись с жертвой, он ерошил на затылке перья, поднимал голову и пристально всматривался в небо, как будто ждал, что там вот-вот появится его долголетний товарищ.

Ночевать он прилетал на клетку, но поймать его удалось только через неделю. Очутившись в клетке, в которой просидел шестьдесят лет, он вел себя так, как будто впервые попал в неволю.

Беркут забыл, что у него здесь есть привычное, насиженное место, и жалобно кричал и бился о стальную сетку, пока не повредил себе крыло.

Старый служитель, всю жизнь проживший с пленными птицами и сам чем-то похожий на птицу, долго наблюдал за ним и сказал, с сожалением покачав головой:

– Такую птицу испортили! Раз она волю узнала, никуда она теперь не годна. Все равно пропадет. А ей бы еще жить и жить.

Беркут вскоре пришел в себя, прыгая по уступам, забрался на обычное место и замер, насупившись.

Казалось, что служитель ошибся и беркут смирился с потерей недолгой свободы. Хмурый, грузный, он сидел на вершине своей скалы и блестящим, напряженным взглядом смотрел не то на небо, не то на место в куполе клетки, где недавно была дыра. И каждый раз вздрагивал, когда мимо пролетала птица.

А еще через неделю его нашли мертвым. Он лежал на спине, широко раскрыв крылья, и, повернув набок голову с толстым изогнутым клювом, застывшим мутным глазом смотрел на солнце.

Старый служитель вошел в клетку, долго смотрел на распростертую птицу, потом вздохнул, поднял беркута и ушел с ним из клетки.

Фаиной они назвали индюшку. Они – это два человека, муж и жена. Каждому из них перевалило за пятьдесят, болезни и тяжелая жизнь еще больше состарили их. Его звали Петр Петрович, ее – Пелагея Васильевна.

Он работал прежде сельским фельдшером, но ревматизм и болезнь сердца заставили его уйти на покой. Болезнь усилилась, и теперь Петр Петрович передвигался, опираясь на палку, каким-то мелким воробьиным шажком. Палочка и легкое птичье подпрыгивание делали его походку жалкой и фатоватой одновременно.

Пелагея Васильевна, еще недавно грузная женщина, страдала одышкой, редко выходила из дому и целыми днями сидела у окошка и глядела на улицу.

Петр Петрович, когда позволяли ревматизм и погода, с утра до вечера ловил удочками рыбу неподалеку от дома.

Война согнала их с привычного места, где они прожили всю жизнь, и забросила в небольшой приволжский город. Поселились они в маленьком домике на самом берегу реки и жили так тихо, что домик казался необитаемым.

Далеко, на Волыни у них остались дети. Они уговорили стариков уехать, а сами ушли в партизаны. Последнее письмо от них было уже очень давно. Каждый день Пелагея Васильевна ждала у окна, но почтальон упорно обходил их домик.

Внизу, под обрывом, на реке старуха видела согнутую спину мужа, он сидел на большом пне подмытой рекою ветлы. Сухая жилистая шея старика была всегда напряжена и вытянута, а худые острые лопатки торчали даже из-под пальто. Среди дня, когда переставала клевать рыба, старик возвращался домой, издали показывая жене улов.

Пелагея Васильевна кивала мужу, вздыхала и отворачивалась. Изредка она жаловалась мужу:

– Почтальон опять прошел мимо.

– Ну-ну, ничего не значит, – вяло успокаивал старик. – Разве легко оттуда прислать письмо. Ты не беспокойся, я своих знаю, они в лесу выросли. Руки у немцев коротки их поймать. Да…

Обедали старики молча. Прежде, в долгие годы совместной жизни, у них всегда находилось достаточно тем для разговоров, теперь они только изредка обменивались короткими замечаниями, остальное время молчали и даже старались не смотреть друг на друга.

Только иногда, не выдержав молчания, Пелагея Васильевна говорила как будто сама себе:

– Мне бы легче было там с ними умирать, чем вот так жить без них…

И тогда Петр Петрович страшно сердился. Он бросал ложку на стол и кричал на Пелагею Васильевну, кричал пронзительно, словно хотел во что бы то ни стало заглушить голос жены:

– Глупости! Глупости ты говоришь! Да ты сама согласилась уехать! Что бы ты там делала? Только мешала. Умирать! Что толку умирать, невелика наука… Они должны быть свободными, а мы бы у них сидели, как кувалды на шее… Вот я, я – фельдшер и мужчина, мне бы лучше было остаться, и то я молчу и не жалуюсь.