Клад стервятника - читать онлайн книгу. Автор: Александр Зорич, Сергей Челяев cтр.№ 35

Что еще? Не местная, судя по жестким гласным и короткой шипящей. Откуда-то с запада.

Ладно, должна же она еще хоть что-то сказать! А сделать?

И чтобы не лежать просто так, как чурбан неотесанный, я протянул свободную руку и осторожно погладил ее бедро. Ну, бедро как бедро — не крутое и не широкое, как у Леськи, зато…

Усилием воли я попытался резко затормозить ход своих мыслей. А вдруг она — порождение Зоны. Надо бы лучше пока вернуться в русло слов, а не телодвижений.

Получилось, но не слишком удачно. И к тому же ненадолго.

— Я искала, — после короткого молчания ответила она. — Искала тебя.

Все-таки идиотская у меня работа, ребята. Чуть что — сразу включается ассоциативный ряд, цитатки всякие, аналоги музыкальных тем. Вот и теперь в башке скрипнул невидимый маховик, и старая заезженная пластинка против моей воли поплыла и затянула, фальшиво и надтреснуто. Точно девяностолетняя старуха Земфира в кошмарном сне подростка из киевской спецшколы: «Я искала тебя, искала тебя, искала тебя…»

Я едва не застонал от досады.

«Ну что ты за тип!» — мысленно ругнул я себя, осваивая левой рукой все новые и новые территории женского тела, доверчиво прижавшегося ко мне. Изучая особенности рельефа. Отмечая про себя его достоинства и не видя во тьме недостатков. Поскольку изъяны в рельефе женского тела чаще всего, ребята, оказываются еще большими достоинствами, уж коли речь идет о природе эротических переживаний.

В конце концов, есть в нашей жизни пропасти, куда проваливаться — одно удовольствие.

Ага. Ну, коль скоро она заговорила, можно, наверное, получить и другие ответы. И если…

— Ты плачешь, — прошептала она.

Тут я аж вздрогнул. И от удивления, кажется, разинул рот.

— Я слышу тебя там. Внутри, — пояснила она. — Мне кажется, ты там плачешь. Тебя кто-то обидел… — медленно произнесла она. И уронила мне на грудь мягкие как лен, шелковистые волосы.

— Зачем ты искала меня? Мы… знакомы?

Она молчала, только плотнее прижалась к моему плечу. Словно начиная замерзать.

— Что ты тут делаешь?

Лишь в последнюю секунду я понял всю глупость и неуместность своего вопроса. Девушка хихикнула и внезапно с упрямой и нежной властностью положила руку на мои губы.

— Тссс… молчи. Так надо.

Потом она провела ладонью по моей шеке, шутливо дернула за мочку уха и печально, с какой-то покорной обреченностью вздохнула.

— Мне нужно то, что есть у тебя. Тебя.

— Чего? — тупо переспросил я, желая сейчас только одного — чтобы она никуда не исчезла, не испарилась и не растаяла внезапно прямо здесь, в моих объятиях.

Девушка перевернулась на спину. Вытянулась рядом, так что я уже немножко видел очертания ее губ. Чуть припухлые и, наверное, по-детски розовые. Во всяком случае, я бы ничего не имел против.

Где-то зашумел, прогудел ночной ветер. Теперь я уже различал ее мягкий профиль и видел, как на виске порою оживала и начинала трепетать от моего дыхания легкая, кажется, светлая прядка. Я протянул руку погладить ее волосы и вдруг отдернул, убоялся этого движения. Слишком велика была опасность сломать, разрушить установившуюся между нами хрупкую границу доверия и тепла.

Тогда она сама обняла меня и стала медленно прижимать к себе. Словно желая вобрать в себя, поглотить и оставить там, внутри, огромным ребенком; еще испуганным, еще не рожденным, но уже прочувствованным по-женски глубоко, утробно, счастливо.

— Ты опять плач-чешь? — шепнула она. — Я снова слышу внутри тебя это. Словно волны бьются меж берегов. Ты должен избавиться от эт-того. Выпусти из себя свою боль. Отдай ее мне. Не бойся…

— Нет, — ответил я. — Мне уже не больно. Наоборот, так тепло…

Вся боль, вся тоска, обида и разочарование, что копились во мне последние двое суток, понемногу уходили из сердца капля за каплей. Моя ночная гостья уже вполне освоилась и оказалась шаловливой и ласковой одновременно, упругой и вместе с тем потрясающе чуткой и податливой. Она то тянула меня к себе, то игриво отталкивала, а то вдруг замирала, вытягиваясь во всю длину стройных ног. Так что я, невольно поддерживая эту восхитительную игру, тоже застывал, боясь дотронуться до нее. Страшась услышать, что вот сейчас она зазвенит как струна. И оборвется.

Потом я вошел в нее, даже толком не понимая, что делаю и сам ли я хозяин своего тела, настолько все случилось легко и естественно.

Любовь к женщине — это всегда сжигание за собою мостов.

Невозможность вернуться.

Постоянное ощущение жуткой, головокружительной глубины за спиной.

И чтобы не кануть назад, не ухнуть вниз, не сорваться с шаткого приступка, нужно лишь обнять друг друга. А дальше природа сама найдет, уж будьте покойны, и верное продолжение, и достойный финал.

Она не крикнула, не застонала. Лишь глубоко и часто дышала, так что, казалось, ее маленькое сердце заходится. Так, должно быть, стучит сердце соловья, который уже не видит и не слышит ничего вокруг, кроме своей любовной песни. Кипучей как сирень, захватывающей как азарт. И смертельной как пуля, летящая из ствола моей «Марты» прямо в сердце.

Угу. А куда же еще-то?

Временами я почему-то испытывал к ней самую настоящую злость. Просто какую-то животную ярость, что твой мутант-кабан! И тогда мне хотелось непременно причинить ей боль, сдавить со всех сторон и вырвать крик. Но она молчала, лишь изредка замирала всем телом, и ее щека горела на моем плече как последний отблеск умирающего разлома.

Теперь я уже временами видел, что ее руки выше запястий сильно исцарапаны, испещрены мелкими заживающими шрамиками. Точно она долго бродила по здешним полям и лесу, жестко прошнурованному колючим кустарником, который лучше бы обходить стороной.

На ее больших пальцах иногда жестко царапались ноготки, но я даже тогда не вспомнил о Леське ни на минуту. Мне почему-то было очень приятно именно это ощущение. Точно по моей груди, чуткой и напружиненной, кто-то видяще и знающе водил черенками сухих листиков. Последних писем поздней чернобыльской осени.

Я не знал, даже не догадывался, что чувствует моя нежданная любовница рядом со мною, а она любила меня легко и расслабленно.

Иногда я пытался говорить с ней, и она отвечала сонным голосом, чуть задерживая каждое слово. Будто я только что пробудил ее, не дал досмотреть сладкий сон, медведь неуклюжий.

— Мне сейчас кажется, что ты не обнимаешь меня… — говорил я ей в темноте.

— Сейчас — нет, я пока очень занята кое-чем другим, — улыбалась она. И я был готов сто, тысячу, даже сто тысяч раз согласиться в эту минуту с нею, что да, совсем не нужно сейчас обнимать меня, а лучше продолжать эти ее другие, новые движения. А если она сейчас уберет руки, остановится, даже просто замрет на минуту, я, наверное, просто возьму и тут же помру — сразу и весь без остатка.