Керченская катастрофа 1942 - читать онлайн книгу. Автор: Всеволод Абрамов cтр.№ 82

Ты не вейся, черный ворон,

Не маши бойцу крылом.

Ты добычи не добьешься,

Черный ворон, я не твой.

Эту песню мы любили как-то по-особенному и пели немного на свой мотив, не так, как в кинофильме "Чапаев". У нас получалось более напевней, душевней и раздольней. Когда мы начинали петь, около нас всегда собирались бойцы. Да и мы сами чувствовали себя как-то роднее, ближе друг к другу, несмотря на уже заметную слабость, не было такого задания или такого дела, оказавшегося бы нам не по плечу. У Федоренко был хороший волнистый голос, немного с хрипотцой. Он душевно исполнял украинские народные песни, и больше всего ему удавались две песни: "Повій вітре на Вкраіну" и "Запрягайте коні в шори". Но когда в июле он затягивал "Запрягайте коні в шори", на него цыкали и приказывали прекратить.

В один из таких дней июля месяца, в предобеденное время, расчувствованные песней, молчаливые, взволнованные, я бы сказал торжественные, сидели мы на своих нарах. В это время на корточки поднялся Володя Волошенюк и попросил минуту молчания, хотя и так была абсолютная тишина. У него был вид человека, которого давно уже мучает какое-то невысказанное чувство или мысль. Волнуясь и часто сбиваясь, он заговорил: "Ребята! Уже несколько дней, а может, недель, я вынашиваю одну мысль, но все не решаюсь ею поделиться с вами. Каждый из нас прекрасно понимает, в каком положении сейчас мы находимся: продуктов уже никаких нет, кроме конфет и сахара. А ячмень, что мы добываем в поле, тоже скоро кончится. Почти у каждого из нас цинга, раненые умирают не от ран, а больше от истощения. И мы, здесь самые молодые, и мне кажется, самые выносливые, тоже понемногу начинаем сдавать. Иногда сядешь, и уже, кажется, никакая сила не может тебя поднять. Лишь сознание и долг перед товарищами и Родиной заставляет нас двигаться и выполнять ту работу, что от нас требуется, как от солдат. Мне кажется, что если в ближайшее время с Большой земли не будет помощи, то мы долго не протянем". На поднявшийся шум и крик он продолжал говорить немного громче: "Подождите же, баламуты бешеные! Не кидайтесь на меня прежде времени. Не заупокойную собрался я вам читать. Одно дело хочу вам предложить. И не думайте, что я вам буду предлагать самый позорный, самый низкий выход из создавшего положения. Нет! Чтоб мне никогда не увидеть солнечного Сочи, если у меня хотя бы была какая-нибудь подленькая мысль! Лучше я здесь сгнию, но совесть оставлю чистой! Хлопцы, я предлагаю так, на всякий случай, дать коллективное обещание, что если кто из нас останется жив, то чтоб о нас написал. Хоть немного, неумело, но знаете, такими хорошими, черт возьми, теплыми словами.

Пусть родные и знакомые знают, где мы сложили свои головы, пусть узнают, о чем мы думали и мечтали, и пусть простят, если мы что делали не так, но мы были верными сынами до конца жизни своей". Володя умолк и, взволнованный своей речью, ждал решения своих товарищей. После минутного молчания или замешательства от неожиданного предложения все задумались, замахали руками, бурно выражая свое согласие с Володей — этим человеком с неожиданностями. [282]

Мы все, курсанты, были комсомольцами, и я помню, что раз пять к нам приходил все тот же лейтенант в новой портупее и вел с нами беседы или это были комсомольские собрания. Но всякий раз он говорил, что сегодня на повестке дня такой-то очень важный вопрос и продолжал вести беседу. Беседы более походили на собрания, поэтому, кроме нашего выступления, требовалось еще и решение по этому вопросу. Первое такое собрание проходило перед отправкой бойцов на связь с Большой землей. На нем отбирались кандидатуры связных. Второе собрание проходило в период подготовки первой вылазки, где разговор шел об организованности и примере комсомольца в подготовке и проведении вылазки.

Когда немцам не удалась попытка одним махом расправиться с защитниками Аджимушкая, т. е. задавить газом, и после серии крупных взрывов над каменоломней, когда ставка делалась на уничтожение жизненноважных объектов защитников — склада боеприпасов, колодца, кухни — и ликвидацию штаба обороны, а каменоломня продолжала жить и бороться, тогда они начали засылать в подземелье к нам провокаторов и шпионов, которые должны были сеять среди защитников панику и неверие в возможность помощи нам с Большой земли. Им ставилась задача узнавания расположения подразделений в каменоломне и объектов. После того, как немцам не удалось засыпать проделанные взрывом отверстия над батальонами, через некоторое время они в них начали забрасывать очень большое количество листовок вначале розоватого цвета, а потом желтого. В этих листовках они расписывали райскую жизнь в лагерях, но только просили, когда кто будет сдаваться в плен, чтобы не забыл захватить котелок и ложку. Видите, какая о нас проявлялась забота со стороны врага. Вот в это время и было одно собрание еще с вопросом о бдительности и уничтожении вражеских листовок. Иметь дело со шпионами мне не приходилось, слышал только, что другие подразделения таких лазутчиков приводили в штаб. А уж листовок мы перебрали… Вначале собирали их в противогазные сумки и относили в штаб обороны, а потом их было так много, что собирали в мешок. К концу июля и эта "духовная пища" врага прекратилась. Потом на повестке дня стоял вопрос о второй вылазке, которую мы провели на высшем уровне. Потом стоял вопрос о товариществе и взаимопомощи в сложившихся условиях. А сколько еще было неофициальных бесед!

В начале июля месяца нам был нанесен такой удар, какого мы не ожидали никогда: около 12 часов ночи, не помню какого числа, приняли сводку Совинформбюро, в которой говорилось, что после кровопролитных боев наши войска оставили город Севастополь. Когда пришел со штаба наш парень, который принимал участие в обеспечении работы рации, и рассказал нам, то мы не поверили и решили до утра никому ничего не говорить, пока не получим подтверждения — возможно, это была ошибка. Но утром сообщения были те же. Тогда только об этом сообщили по подразделениям. Нас страшило не то, что основные силы советской армии оставили Крым. Мы знали и верили, что Крым снова будет наш. Но когда, на сколько времени рассчитывать продукты питания и боеприпасы? Когда все продукты в каменоломне были взяты на учет, паек бойцам рассчитали с таким расчетом, чтобы этих продуктов хватало месяца на 3–4. Но со сдачей Севастополя положение менялось, рассчитывать надо было на другой срок, а рассчитывать уже почти нечего не было. И все же наш очень скудный паек решили уменьшить пополам. Перед этим на сутки мы получали грамм 100 сладостей — сахара и конфет — и на неделю две маленькие тощие селедочки. К тому времени у многих началась цинга, и селедочки в течение недели держали как огромную ценность и в день несколько раз натирали десны, но не кушали. А когда получали следующие две, то первые за несколько секунд съедали — ведь с самого начала обороны соли у нас не было. После сдачи Севастополя обстоятельства сложились так, что и этот паек, чтобы растянуть дольше, разделили пополам. Раненые были в очень плохом состоянии: раны гнили, в них были черви, но помочь им мы не могли ничем — медикаментов не было и негде их было взять. Несмотря на лучший паек для раненых, в июле они начали очень много умирать. Умирали и слабенькие. Стоит человек — и вдруг упал. Приносим в лазарет, а через день-два выносим назад.