Двоеженец - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Соколов cтр.№ 15

Растения тоже в некоторой степени утратили для меня смысл, теперь этот смысл я искал в самом себе. В последнее время я стал замечать, что тучи на небе тяготят наш разум. Есть, конечно, люди, почти не замечающие этого, но как ни странно, они все равно страдают о тех, кто более чувствителен к окружающему Космосу, еще я давно понял, что в солнечные дни глаза людей чаще сверкают добротой. Они излучают ее, преломляя и собирая духовный свет от солнца, в то время как в ненастье они полны мрачной грусти, тоски и ожидания… Вселенная словно передает нам ожидание своей собственной Смерти…

Этот день был наполнен каким-то таинственным светом, он медленно выползал из-под плывущих над моей головой облаков и как бы говорил мне, что у меня не все еще потеряно… Совет Бюхнера показаться Эдику Хаскину я поначалу воспринял как не очень удачную шутку, но потом, когда мы расстались и я посмотрел на небо как барометр собственного настроения, я почему-то почувствовал, что Бюхнер прав и что в его совете что-то есть. Ведь я все-таки осознавал невероятность всего, происходящего со мной, а следовательно, оставался по-прежнему собой…

– А кто вам сказал, что вы страдаете психическим заболеванием? – усмехнулся Эдик Хаскин, когда выслушал меня.

– Да, но я слушал ваши лекции, и мне показалось…

– О, Господи, лекции, – засмеялся Хаскин, – да я иногда несу на этих лекциях сплошной бред! – засмеялся он, – просто мне так иногда интересней жить, – сказал он, поймав мой недоуменный взгляд, – да, да, не удивляйтесь! И вообще, трансцендентных явлений в современной психиатрии нигде не наблюдается, просто мне надо было защитить докторскую, вот я и выдумал такой термин, чисто философский, даже не выдумал, а употребил, обозначив не что иное как пограничное расстройство личности и кратковременное психиатрическое расстройство, т. к. они менее всего объяснимы и менее всего нуждаются в лечении!

Так что у вас, дорогой мой коллега, не что иное, как кратковременное психическое расстройство, вызванное не чем иным, как гибелью вашей невесты. Вы пережили глубокий стресс, стресс дал толчок кратковременному расстройству, причем похожему на шизофрению, но сейчас у вас нормальное состояние, можно сказать, это временное помешательство пошло вам только на пользу! И под огнем противника у солдат иногда терялся всякий разум, и в концлагерях у наших с вами предков!

– Я даже не знаю, что и сказать, – пробормотал я, ошарашенный признанием профессора.

– А и не надо ничего говорить, давайте лучше полечимся! – весело сказал он и вытащил из встроенного в стену шкафчика бутылку армянского коньяка.

Коньяк сразу же оживил мое восприятие, и без того оживленное цветом кабинета Эдика Хаскина. Дело в том, что Хаскин был уверен, что золотистый желтый цвет концентрирует внимание и помогает добиться в рассуждениях какой-то опосредованной цели. В его кабинете даже мебель была одного цвета со стенами, сливаясь с ними как бы в одно целое.

Этот цвет действительно вдохновлял меня, как и смешной, слегка повизгивающий смех профессора. Вскоре мы перешли на «ты» и впоследствии стали большими друзьями. В этот же день мы напились до поросячьего визга.

– Эх, Эдик, – обнял я Хаскина, – я так хочу стать профессором.

– Так в чем же дело, будь им!

– Эх, Эдик, если бы все было так легко, – всхлипнул я, опрокидывая в себя седьмую рюмку.

– Да, психиатрия, брат, вещь серьезная, – согласился Хаскин и снова разлил коньяк по рюмкам.

– Не-е, я больше не буду, – поморщился я, – а то все идеи мои расплывутся, да и разум опять куда-нибудь смоется!

– Да, завтра проснешься, и весь твой разум снова будет на месте, – убедил меня Хаскин.

– А как же идеи, что будет с ними?! – закричал я, выпив восьмую рюмку.

– Новые найдешь, – успокоил меня Хаскин. Все остальное я уже помню довольно-таки смутно. Помню, что потом мы с Хаскиным поехали к какой-то его знакомой Еве. Там мы опять что-то пили, а Хаскин рассказывал смешные анекдоты, а Ева громко рассуждала о бессмысленности бытия, пила стаканами водку и тут же дотрагивалась под столом до моего члена, сохраняя при этом кокетливое выражение глаз по отношению к Эдику.

Я бы, возможно, мог подумать, что она просто нимфоманка, если бы не ее невозмутимый вид и кокетливое заигрывание с профессором при отсутствии каких-либо намеков на симпатию ко мне.

– Это, прямо, не женщина, а Дьявол, – подумал я, – да и какой там к черту Дьявол, даже нет сравнений!

От нервного и одновременно от полового перевозбуждения я громко засмеялся, пытаясь оторвать руку Евы от моего члена.

– Что это на тебя нашло?! – спросил меня Эдик.

– Наверное, он что-то вспомнил, – сказала за меня Ева, упрямо державшая руку на пульте моего тела.

– Ха-ха, а я не понял, – засмеялся уже изрядно захмелевший Эдик.

Он быстро взял Еву за руку и увлек ее за собой на диван. Я в этот момент старался не глядеть на них, но глаза сами собой наливались кровью и упрямо глядели.

Эдик усадил ее на диван и наклонился, чтобы поцеловать ее в губы, но Ева сдвинула колени, и он разбил свои очки, потом он принес ей со стола еще стакан водки, но она засмеялась и вылила все содержимое ему на брюки, Эдик взвыл и подскочил с дивана, как ужаленный, но тут же поскользнулся и разбил себе нос. В общем, выводил из ее квартиры Эдика я, а Эдик шел, сильно прихрамывая и также сильно краснея, без конца повторяя имя Евы.

– Это не женщина, а черт! – сказал он, уже немного приходя в себя.

– Нет, она похлеще черта, – сказал я и рассказал ему о том, как благодаря Еве я почувствовал начало своего конца, пока он рассказывал нам анекдоты.

– Ничего удивительного, – улыбнулся Эдик, – она уже второй год моя пациентка!

Впоследствии я не так часто общался с Эдиком, поскольку его богемные похождения напоминали приключения какого-то сорви-головы, но никак не профессора психиатрии, а ввязываться в его похождения мне мешала моя природная воспитанность, даже, если хотите, стыдливость…

Больше всего меня удручала необузданная страстность Эдика, которая позволяла ему всячески использовать даже своих пациенток. Впрочем, это никак не отражалось на нашей дружбе, и в личном общении мы как будто всегда понимали друг друга, а самое главное, не пытались друг друга за что-либо осудить.

Однажды он мне принес свои стихи, которые начинались так:

Пусть возбужденная рука коснется члена

Или бумага острого пера,

Я буду знать, насколько многоценна

Моей больной репродуктивная игра…

– Эдик, ты сукин сын! – сказал я, – я уже боюсь тебе что-либо рассказывать, иначе ты мое откровение обязательно выразишь в какой-нибудь неприличной форме!

– Не бойся! – улыбнулся Эдик, – эти стихи слышал только ты и она! Кстати, ты не желаешь ее снова навестить?!

– Нет, не желаю! И знать ее не хочу!