Территория команчей - читать онлайн книгу. Автор: Артуро Перес-Реверте cтр.№ 10

— Ну, тебе везет, парень, — рассуждал Германн, который курил рядом, пристроившись на биде. — Первый раз в жизни приезжаешь на войну, тебя тут же ранят, твоя фотография во всех газетах, а твой материал на первой полосе… Другие годами вкалывают, чтобы этого добиться.

Парнишка из «АБЦ» бессмысленно кивал, то и дело вскрикивая «ай!», пока Хулио Алонсо ковырялся у него в спине, вытаскивая осколки стекла.

— Понимаешь, как тебе повезло? Ты просто с жиру бесишься.

Германн, высокий, элегантный, был больше похож на дипломата, чем на репортера. Он носил очки в металлической оправе и всегда, даже на передовой, был в пиджаке и в галстуке. Они с Барлесом познакомились в новогоднюю ночь восемьдесят девятого в Бухаресте, когда Секуритате устроила резню и начались уличные беспорядки. В тот день они вошли во дворец Чаушеску, и Германн взял галстук из президентской спальни — широкий, чудовищный галстук, который он ни разу не надел. Стоял такой холод, что ноги примерзали к земле, и чтобы согреться, они тогда порядком выпили, а на излете ночи, когда уже светало, вместе с оператором Хосеми Диасон Хилем и корреспондентом испанского телевидения Антонио Лосадой мчались на машинах по пустынным улицам Бухареста, лавируя между пропускными пунктами и снайперами и передавая бутылку из машины в машину. Хосеми был худощавым, нервным, очень смелым и всегда с кем-нибудь разводился. Он был похож на красавчика-цыгана, и однажды, когда он вел репортаж из женской тюрьмы, заключенные по ходу дела пытались его изнасиловать. На рассвете того дня, когда началась революция, все они уже были в Бухаресте после сумасшедшей гонки через Карпаты: Антонио Лосада за рулем, машину заносит на обледенелых дорогах, везде горят баррикады и вооруженные до зубов крестьяне перегораживают мосты своими тракторами, глядя на них сверху, как в фильмах про индейцев. Антонио Лосада был высоким видным парнем с прекрасной душой. В Бухаресте он каждый день ходил в местную телестудию, откуда передавал свои репортажи, и каждый раз он пробирался в здание и выбирался из него ползком, потому что в него все стреляли. Раньше в него никто никогда не стрелял, и Антонио так втянулся, что даже в те дни, когда у него не было материала, все равно отправлялся на студию с запасом виски и сигарет для румынских техников, которые его обожали и в конце концов попытались женить на очень красивой румынке, монтировавшей видеозаписи. Потом Антонио вместе с Маркесом и Крошкой Родисио был в Багдаде в ту ночь, когда город обстреливали американцы; тогда все, кроме Альфонсо Рохо и Питера Арнетта, уехали, а по лицу Маркеса, прижимавшего к себе камеру, текли слезы бессильной ярости, потому что Крошка Родисио не захотела остаться и его съемки были никому не нужны. Антонио Лосада был лучшим корреспондентом на Телевидении Испании: он говорил по-английски, а это среди журналистов Торреспанья считалось редчайшим достоинством. Кроме того, Антонио был сама доброта, но иногда на него что-то находило и он влипал в историю. Однажды Антонио опоздал на самолет и застрял в Будапеште; он отправился пропустить рюмочку-другую и от скуки ввязался в драку с двумя венгерскими вышибалами из бара, которые разбили ему губу. На следующий день Антонио появился в Торреспанья с зашитой губой и в синяках, но счастливый.

Над их головами просвистело еще несколько случайных пуль, и Барлес увидел, что Маркес улыбается, делая последнюю затяжку. Он достаточно хорошо знал оператора, чтобы догадаться, о чем тот думает — хорошее освещение, сигарета, война.

— Тебе ведь нравится это, сукин сын.

Маркес засмеялся своим дребезжащим смехом состарившейся трещотки. Помолчав, он отбросил далеко в сторону окурок и смотрел, как тот дотлевает в траве.

— Помнишь Кукуньевац? — спросил он, вроде бы некстати.

Но Барлес знал — очень кстати.

Кукуньевац… Это было в девяносто первом, когда наступавшие хорваты пытались захватить сербское село. В те времена ты подходил к солдатам, говорил: «Привет, ребята, как дела», — и начинал работать без всяких формальностей. Батальон численностью в шестьсот человек продвигался двумя колоннами по обеим сторонам дороги, и до села им оставалось всего четыре километра. Это был передовой ударный батальон, и солдаты знали, что бой предстоит трудный. Они были молоды, но ни один из них не улыбнулся и не пошутил, когда Маркес поднял «Бетакам» на плечо и начал работать. Он всегда сначала только делал вид, что снимает, чтобы люди привыкли к камере и вели себя естественно, и называл это «снимать на английскую пленку». Но в тот день в этом не было необходимости. Когда неподалеку стали рваться первые снаряды, некоторые солдаты вытащили шариковые ручки и, не останавливаясь, прямо на ходу написали группу крови на тыльной стороне руки или на предплечье.

Да, в Кукуньеваце они видели подлинное лицо войны. Серый день, над зелеными полями стелется туман, а вдали горят крестьянские дома. Когда до села оставалось уже немного, разговоры прекратились, все смолкли, и наступила полная тишина: единственным звуком было поскрипывание гравия на дороге. Барлес вспомнил, как Маркес шел в правом ряду, камера закинута на спину, голова опущена, а взгляд прикован к сапогам идущего впереди солдата; он глубоко задумался о чем-то своем или внутренне собирался, как воин перед сражением. Он и был воином: порой Маркес казался самураем, которому не нужен никто в мире. Возможно, все, что нужно мужчинам, все, что заставляет их вставать и идти вперед, Маркес находил на войне.

Бой за Кукуньевац оказался еще более жестоким, чем они ожидали. Впереди шла «Зебра»: элитное подразделение, у бойцов которого волосы на голове были выбриты полосками; во время боя они обычно закрывали лица масками. Работала «Зебра» просто: врывались в дома, под дулом оружия вытаскивали людей из подвалов и, прикрываясь ими, как живым щитом, шли дальше, а по обеим сторонам дороги начинали пылать дома. Один солдат из подразделения «Зебра» угрожающе сказал Маркесу: «No pictures» [8] , увидев, что тот снимает гражданское население, поэтому остальное Маркесу приходилось снимать тайком, держа камеру на боку и делая вид, что она выключена. Барлес навсегда запомнил Кукуньевац таким, каким его снял Маркес. Впервые он увидел эти кадры в монтажном зале в Загребе, где столпились все тележурналисты и молча, потрясенные, смотрели отснятый Маркесом материал. Впереди, подняв руки, идут сбившиеся в кучу, как отара перепуганных овец, мирные жители; бегают солдаты с автоматами, слышится стрельба, а на заднем плане горят дома. Маркесу не всегда удавалось как следует установить камеру, и тогда в кадре дорога и солдаты, идущие по ней под прикрытием ползущего танка, башня которого медленно поворачивалась слева направо, резко накренялись.

И снова вдалеке, впереди колонны, — серая перепуганная отара. Черный столб дыма от разорвавшегося снаряда; корчащийся в дверях дома молодой солдат, раненный в живот; и другой, в шоковом состоянии, уставившийся в камеру стекленеющим взглядом, пока ему останавливают — или пытаются это сделать — кровь, хлещущую из развороченного снарядом бедра. И крестьянин в гражданской одежде, очень молодой, которого допрашивает солдат из «Зебры» в маске и методично хлещет по лицу, отчего голова крестьянина мотается из стороны в сторону; от ужаса тот не сдерживается — темное влажное пятно появляется у него на штанах между ног и медленно ползет вниз.