Я дрался в СС и Вермахте. Ветераны Восточного фронта - читать онлайн книгу. Автор: Артем Драбкин cтр.№ 31

– Война – это самое главное событие в вашей жизни или послевоенная жизнь важнее?

– Да, конечно, в течение жизни были события, которые были гораздо важнее, чем война. Война нас, молодых людей, выковала. Мы созрели на войне. Я благодарен судьбе, что я это пережил и пошел своим путем.

– Меня зовут Вольфганг Морелль. Это фамилия гугенотская, потому что мои предки пришли из Франции в XVII веке. Я родился в 1922 году. До десяти лет учился в народной школе, а потом почти девять лет в гимназии, в городе Бреслау, нынешнем Вроцлаве. Оттуда 5 июля 1941 года меня призвали в армию. Мне как раз исполнилось 19 лет.

Я избежал трудовой повинности (перед службой в армии молодые немцы обязаны были полгода отработать на Имперскую службу труда) и шесть месяцев был предоставлен сам себе. Это был как глоток свежего воздуха перед армией, перед пленом.

– Перед тем как попасть в Россию, что вы знали о СССР?

– Россия была для нас закрытой страной. Советский Союз не хотел поддерживать связь с Западом, но и Запад не хотел связей с Россией – обе стороны боялись. Однако еще в 1938 году, 16-летним парнем, я слушал немецкую радиостанцию, регулярно вещавшую из Москвы. Надо сказать, передачи были неинтересные – сплошная пропаганда. Производство, визиты руководителей и так далее – это никого не интересовало в Германии. Была информация и о политических репрессиях в Советском Союзе. В 1939 году, когда произошел поворот во внешней политике, когда Германия и СССР заключили договор о ненападении, мы увидели советские войска, солдат, офицеров, танки – это было очень интересно. После подписания договора сильно возрос интерес к Советскому Союзу. Некоторые мои школьные товарищи начали изучать русский язык. Они говорили так: «В будущем мы будем иметь тесные экономические отношения, и надо говорить по-русски».

– Когда начал формироваться образ СССР как врага?

– Только после начала войны. В начале 1941 года чувствовалось, что отношения ухудшаются. Ходили слухи, что СССР собирается отказаться от экспорта зерна в Германию.

– Как восприняли начало войны с Советским Союзом?

– Чувства были очень разные. Некоторые считали, что через неделю все враги на Востоке будут уничтожены, как это произошло в Польше и на Западе. Но старшее поколение восприняло эту войну скептически. Мой отец, воевавший в России в Первую мировую войну, был убежден, что мы не доведем эту войну до счастливого конца.

В конце июня я получил письмо, в котором мне предписывалось в такой-то час такого-то числа быть в казарме воинский части. Казарма располагалась в моем родном городе, так что ехать было недалеко. Меня готовили на радиста два месяца. Однако первое время я больше играл в теннис. Дело в том, что мой отец был знаменитый теннисист, и сам я начал играть с пяти лет. Наш теннисный клуб располагался недалеко от казармы. Как-то в разговоре я сказал об этом командиру роты. Он очень хотел научиться играть и тут же взял меня с собой на тренировку. Так я вышел из казармы гораздо раньше других. Вместо строевой подготовки я играл в теннис. Командира роты моя строевая выучка не интересовала, он хотел, чтобы я играл с ним. Когда началась подготовка по специальности, игры закончились. Нас учили приему-передаче на ключе, учили подслушивать вражеские разговоры на английском и русском. Пришлось учить русские знаки азбуки Морзе. Каждый знак латинского алфавита кодируется четырьмя знаками Морзе, а кириллического – пятью. Освоить это было непросто. Вскоре обучение закончилось, пришли курсанты следующего набора, и меня оставили инструктором, хотя я и не хотел. Я хотел на фронт, потому что считалось, что война вот-вот закончится. Мы разгромили Францию, Польшу, Норвегию – Россия долго не продержится, а после войны лучше быть ее активным участником – больше льгот. В декабре по всей Германии собирали солдат тыловых подразделений для отправки на Восточный фронт. Я подал рапорт, и меня перевели в команду для отправки на войну.

До Орши мы ехали по железной дороге, а от Орши до Ржева нас перебросили на транспортных Ю-52. Видимо, очень срочно требовалось пополнение. Надо сказать, что, когда мы прибыли в Ржев, меня поразило отсутствие порядка. Настроение армии было на нуле.

Я попал в седьмую танковую дивизию. Знаменитая дивизия, которой командовал генерал Роммель. К тому времени, как мы прибыли, в дивизии танков уже не было – они были брошены из-за отсутствия горючего и снарядов.

– Выдали ли вам зимнее обмундирование?

– Нет, но мы получили несколько комплектов летнего. Нам выдали три рубашки. Кроме того, я получил дополнительную шинель. А ведь в январе стояли морозы под сорок градусов! Наше правительство проспало наступление зимы. Например, приказ собрать лыжи у населения для армии вышел только в марте 1942 года!

– Когда прибыли в Россию, что поразило больше всего?

– Пространство. Мы мало контактировали с местным населением. Иногда останавливались в избах. Местное население нам помогало.

Из нашей группы стали отбирать лыжников для операций в тылу противника – нужно было подсоединяться к линиям связи противника и прослушивать их. Я в эту группу не попал, и 10 января я уже был на передовой в качестве простого пехотинца. Мы чистили дороги от снега, воевали.

– Чем кормили на фронте?

– Горячее питание было всегда. Давали шоколад с колой, иногда ликер – не каждый день и ограниченно.

Уже 22 января я попал в плен. Я находился один в боевом охранении, когда увидел группу русских солдат – человек пятнадцать в зимней одежде на лыжах. Стрелять было бесполезно, но и сдаваться в плен я не собирался. Когда они подошли поближе, я увидел, что это монголы. Считалось, что они особенно жестокие. Ходили слухи, что находили изуродованные трупы немецких пленных с выколотыми глазами. Принять такую смерть я был не готов. Кроме того, я очень боялся, что меня будут пытать на допросе в русском штабе: сказать мне было нечего – я был простой солдат. Страх перед пленом и мучительной смертью под пытками привел меня к решению покончить с собой. Я взял свой «маузер 98к» за ствол и, когда они подошли метров на десять, вставил в рот и ногой нажал на спусковой крючок. Русская зима и качество немецкого оружия спасли мне жизнь: если бы не было так холодно, а части оружия не бы ли так хорошо подогнаны, что смерзлись, то мы бы с вами не разговаривали. Меня окружили. Кто-то сказал «Хенде хох». Я поднял руки вверх, но в одной руке я держал винтовку. Ко мне приблизился один из них, забрал винтовку и что-то сказал. Мне кажется, что он сказал: «Радуйся, что для тебя война кончилась». Я понял, что они настроены вполне дружелюбно. Видимо, я был первым немцем, которого они видели. Меня обыскали. Хотя я не был заядлым курильщиком, но в моем ранце была пачка, 250 штук сигарет «R-6». Все курильщики получили по сигарете, а оставшееся вернули мне. Эти сигареты я потом менял на пропитание. Кроме того, солдаты обнаружили зубную щетку. Видимо, они столкнулись с ней впервые – внимательно ее разглядывали и смеялись. Один пожилой солдат с бородой потрепал меня за шинель и пренебрежительно бросил: «Гитлер», – потом показал рукой на свою шубу, шапку и уважительно сказал: «Сталин!» Меня тут же хотели допросить, но никто не говорил по-немецки. У них был маленький словарь, в котором была глава «Допрос пленного»: «Wie heissen Sie? Как фамилия?» Я назвался. «Какая часть?» – «Я не понимаю». Я решил на допросе держаться до последнего и не раскрывать номер своей части. Немного помучившись со мной, они прекратили допрос. Пожилому солдату, который хвалил свое обмундирование, приказали сопровождать меня в штаб, который находился в шести километрах в деревне, оставленной нами два-три дня назад. Он шел на лыжах, а я пешком по полутораметровому снегу. Стоило ему сделать пару шагов, как я оставался на много метров позади него. Тогда он указал мне на плечи и концы лыж. Я бы мог ударить его кулаком в висок, забрать лыжи и сбежать, но у меня не было воли к сопротивлению. После 9 часов на 30—40-градусном морозе мне просто не хватило сил решиться на такой поступок.