Контрабасы или дикие гуси войны - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Герман cтр.№ 13

А это самое страшное на войне, это когда бьют свои.

Поэтому я себе слово дал, в плен не пойду. Давайте выпьем за то, чтобы нас это не коснулось.

Выпили. Шарипов толкает меня ногой:

— А у меня в кармане на этот случай всегда эфочка лежит. Хорошая такая, эфочка, ручная.

Все захмелели, завязался разговор. Гизатулин рассказывает о новом снайпере.

— Приходит ко мне, весь такой военный, типа рейнджер. Говорит возьми к себе, я снайпер.

Ромка прыскал от смеха.

— Я смотрю, блядь, ну какой он, на хер, снайпер, в корову наверное с десяти метров не попадёт. Спрашиваю, какое оружие знаешь? С чем работал?

— С СВД-2.

Приношу ему винтовку, говорю, стреляй. Вижу не стрелок, первый раз в жизни ружьё держит, максимум второй. Но берёт уверенно, можно сказать даже деловито, целится. Гизатулин весь красный, говорил сквозь слезы и смех. Я такой наглости отродясь не видел, такой деловой, ни один мускул на лице не дрогнет. Спрашиваю:

— Раньше стрелял?

А он мне

— Стрелял! — говорит. Ромка протирал глаза, вытирал сопли и снова закатывался

— Попадал?

— Пока нет. Но попаду.

— Ну как такого не взять? Это же чудо…А в бою отличился, двух чехов снял. Степаныч сказал, что будет ходатайствовать о награждении.

Просмеялись. Степаныч встал со своего места. Все замолчали.

— Я входил в Грозный пять лет назад, в декабре 94-го, у меня на глазах умирали наши пацаны. Срочники, дети вчерашние! Танки как свечки горели. А вся страна тогда встречала Новый год. Пили шампанское, желали друг другу счастья…

Потом, уже в январе, когда подмога подошла, стали ребят собирать. Трупы валили в кучу, как мешки с картошкой. Многим некуда было даже бирки прикрепить, ни рук, ни ног. Номера писали йодом или зелёнкой… Там где написать было можно.

И я пообещал сам себе, что помнить буду помнить это всегда… Давайте третий тост, за них, за всех. За Серёгу Манаенко, Володю Извекова, Женю Магера.

За ребят с Сибири, Кубани, Дона, Рязани. За русских солдат, погибших в Чечне!

Не чокаясь выпили за погибших. С минуту Степаныч молчал, что-то обдумывая. Затем сказал.

— Водку в сейф. Всем отдыхать, завтра работа.

Укрывшись бушлатом я закрываю глаза. Пытаюсь увидеть в темноте себя, через год, пять, десять…Что со мной будет завтра? Кто я в этом мире сейчас и что я делаю здесь? В этом промокшем дождями, холодном и враждебном краю. И бьётся в висок одна и та же строчка из песни:

«что ж, обычные дела, нас с тобою нае-е-е-бали….

Надо не забыть подшить к бушлату карманчик для гранаты. Очень хороший аргумент в споре.

Праздник закончился…

Из комендатуры приходит Степаныч. Долго смотрит на нас, говорит

— Военному коменданту звонили из Ханкалы, приказали подготовить наградные документы на Дронова. К Мужеству!..

— Да ну? Хотели же Олега к ордену?

— А Дронова за что? Какие подвиги?..

— Там! — Степаныч показывает на потолок — Телевизор тоже смотрят и лучше нас знают, кто более достоин. Товарищ майор перед камерой смотрелся очень мужественно. К тому же боевиков победил!

Начальство уже подготовило представление. Я читал: «За проявленные героизм и самоотверженность.

Ребята ропщут.

— А нам Степаныч, видать, не судьба награды носить. Не заслужили!

Степаныч улыбается:

— Не за награды воюем, хлопцы. За идею. За державу!

Через три недели ротный надраил берцы, нацепил новый камуфляж и укатил в Ханкалу. Вернулся довольный. С орденом.

Олегу дали десять суток отпуска, он получил боевые и укатил в Моздок. Но через десять дней он не вернулся, не вернулся и через двенадцать. Русские, жившие на станции рассказали, что несколько дней назад видели какого-то контрактника без оружия, который остановил жигули.

Олега нашли в лесочке местные. Когда мы примчались туда на двух БТРах, он лежал на животе, со связанными сзади руками. На руках были отрезаны пальцы, отсутствовало ухо, на лице застыла мука. Ухо у Олега было отрезано при жизни, потому что лицо было в крови. Тело накрыли плащ-палаткой, из под серого брезента торчали ступни в носках. У Олега были хорошие берцы. Сняли. Наверное перед тем как убить. Или после?..

— Суки-ииии!

Когда Олега несли к машине, его ступни качались в такт нашим шагам.

Упокой, Господи, души рабов Твоих за Отечество на Чеченской войне живот свой положивших.

Вместо Олега к нам перевели бойца из первого взвода. Ему лет тридцать. Невысокого роста, худощавый, с довольно длинными руками и короткими кривоватыми ногами.

Меня раздражает его маленький рост, редкие волоски на небритом подбородке, напускная весёлость.

Как оказалось не меня одного. Шашорин вполголоса ворчит.

— Блин, как же ему бабы то дают? Он же скользкий как улитка.

Новенький услышал. С улыбочкой повернулся вполоборота.

— Ну ты то не баба! Чего беспокоишься напрасно?

Посрамлённый Шашорин отворачивается к стене. Новенького зовут Андрей Клоков. Значит — Клок. Он тут же задружил с Ромкой Гизатулиным. О чём то с ним шушукался, подарил свою новенькую разгрузку.

Дня через три Клок отличился, застрелил Прапора. Прапор это это не человек, собака. После бомбёжек и пожаров в Чечне многие из них оказались на улице. Питались на помойках, жрали мышей, лягушек. Говорили даже, что ели и человечину. Прапору удалось прибиться к людям. Крутился при солдатской кухне. Хороший был пёс, не злой, не агрессивный. Кто то раньше облил его кипятком. По всей спине тянулся шрам от ожога, похожий на погон. Потому его и назвали — Прапором.

Вот его Клок и убил. Опробовал винтовку.

Пёс вытянув лапы лежал на земле в луже крови. На спине чернел старый шрам.

Пришёл Прибный. Спросил:

— Зачем?

— Так чеченской же породы, Степаныч? Чего их жалеть.

Прибный сплюнул.

— Креста на тебе нет. Тварь безвинную не пощадил.

С Клоковым перестали разговаривать. Вечером в кубрике Ромка бросил ему подаренную разгрузку.

— Дать бы тебе в едало, тварь!

Вечером поспорили, что будет делать Клок. Попросит прощения или сбежит?

Прошло несколько дней. Тело Олега отправили в Моздок, на холодильник. Уже оттуда его должны были отправить родителям. Мы несли службу, случившееся потихонечку забывалось.