Германский вермахт в русских кандалах - читать онлайн книгу. Автор: Александр Литвинов cтр.№ 44

А канонада тяжелых разрывов, дальних и ближних боев, глухо колотит по пологу неба и землю трясет бомбовыми накатами, то приближаясь, то затихая. То грохотом вспыхнет внезапным, словно испугавшись тишины возникшей. То в окна воздушной волной шибанет горький запах горящих хлебов.

Когда канонада с особенной яростью сотрясает и воздух, и землю, и кажется, что вот сейчас эту школу накроет смертельным ударом, — все, кто еще в сознании, пробуждаются и замирают, напряженно уставившись в потолок.

Жарко и душно, хоть окна без стекол. Мухи злые и наглые налетели на запах мочи и крови. Неприкрытые участки тела облепляют, лезут в лицо, глаза, нос… Стоны, и тихая ругань, и шепот дыхания спящих. Хочется сразу и пить, и курить, и есть, и сходить по-большому. По-малому все неходячие делают под себя… Теперь уже и по-большому… Оттого тут вонища стоит и мухи навозные…

Скурили березовый веник, что был в пороге. Хоть и смутно, но Фриц это помнит. Какие-то травы курили, снимая со стен. Это было днями раньше, когда с ними был медбрат.

А сегодня, с полудня, канонада боев удалилась куда-то и пришла безнадежность. Кто мог хоть как-то ходить — ушел, не известно надеясь на что. Неходячие — стали ждать. Ждать какого-то чуда или конца неизбежного.

В открытый проем двери видно пожарище черное, уставленное голыми печами с белыми шеями труб в дождевых потеках. Таким теперь стало селение, выжженное немцами при отступлении.

«Сгорело все, наверно, потому, что тушить было некому, или наши не дали», — подумал Фриц. Но, присмотревшись, увидел людей и над трубами дымы, едва заметные в мареве дня.

«Топят печи. Пищу, наверно, готовят. И столько детей!.. И что-то роют. Укрепления строят? Похоже, что блиндажи… Нам не понять этих русских…Они даже там выживают, где жизни быть не должно! О, Готт… А что будет с нами!..»

Он опять в забытье провалился, а когда пелена безразличия сонного с глаз его спала, Фриц увидел, как из окна на него, будто взглядом живым, смотрит пристально крест православный с маковки храма соседнего.

«И Бог у них свой!» — с завистью ребенка обиженного подумал о русских. Рана и голод ослабили волю его и тело. С тех пор как ушел медбрат, прихватив с собой остатки какой-то еды, раненых никто не кормил. Голод потом притупился, но жажда мучает, не затухая.

— Надо русских позвать, — подсказал кто-то в дальнем углу.

— Сил уже нет, — прошептал кто-то рядом.

— Может, на выстрел кто-то придет…

— Русский на выстрел придет и убьет…

И год 41-й встал перед Фрицем, и школа такая же сельская с русскими ранеными на полу! И женщины с глазами ненависти жгучей, что могилу копали под окнами этой же школы. И мальчик глазастый немигающе-пристально из конюшни горящей глядит на него… И девушки! Девушки в галстуках красных…

«О Готт! — взмолился Фриц. — Иваны теперь будут мстить нам за все! И будут правы! И за это селение, что наши сожгли вчера. Видно, время пришло мое за все рассчитаться сразу…» — подумал он с безысходностью обреченного.

У кого-то из раненых мысль зародилась, что с наступлением ночи за ними придут и вынесут всех в безопасное место, где уже будет автобус стоять санитарный. Так было всегда. Так должно было быть и на этот раз. И насущная мысль, воплощенная в слове, надежду вселила в сердца, ждущие чуда.

Но сумерки еще не наступили, как в проеме двери показался священник-старик в одеянии черном с крестом на груди. Постоял и не злобным, но пристальным взглядом прикоснулся к каждому и вышел. А через какое-то время недолгое пришла грузовая машина с солдатами. И когда в помещение класса вошли эти русские, стоны и вздохи болезные стихли. Немцы поднапряглись, не желая врагам показывать слабость свою. Никто воды не просил.

— Русские пришли, — в тишине возникшей кто-то прошептал, и все устремились глазами в открытый проем двери.

«Так близко я их никогда не видел, — отметил Фриц. — Эти без оружия и касок. Зачем они здесь? И для чего на них фартуки черные?»

И понял, зачем на них фартуки, когда русские стали раненых немцев сносить на кузов ЗИСа и укладывать, а тех, кто еще мог сидеть, усаживали спиной к кабине.

Когда эти русские подошли к нему, перекинулись парой слов, повернули на правый бок, Фриц поморщился: такой аммиачный запах старой мочи и сладковатая вонь гниющей раны шибанул ему в ноздри! Ко всему привычные русские умело положили его на брезент и на кузов ЗИСа отнесли. И жестами Фриц попросил, чтоб и его посадили спиной к кабине. И тут он почувствовал острую боль, когда одежда с кожей стала отдираться с ягодиц и спины, разъеденных мочой. И он опять провалился куда-то…

Чтобы всех увезти одним рейсом, тех, кто еще мог сидеть, усадили спиной к кабине. Остальных уложили в ногах сидящих. Подняли задний борт и небыстро поехали.

И тишина улеглась на пепелищах деревни сожженной.

И красно-красное солнце уходит к закату. Тает зной. Отдыхает земля. Чище воздух от пыли осевшей. Ни единого звука пичужки пернатой — всех разогнала война.

А Фрицу не верится, что смогли эти русские уничтожить такую армаду новейших танков, штурмовых орудий и то неимоверное множество легких «хетцеров» — истребителей танков, на одном из которых он наводчиком шел в свой последний бой и уцелел, удивительно счастливо! В тучах пыли, не различая дороги, а скорей по наитию, вел механик машину в общем потоке ревущих громадин. Экипаж в напряжении смотрит в щели, забитые пылью. Ждет удара снаряда русского. И вот он! От удара мощнейшего машина содрогнулась и, теряя гусеницу, завертелась на месте, зарываясь в землю катками. Подставив борт огню русской артиллерии, машина заглохла.

«Экипаж покинул машину, превысив скорость, отработанную на занятиях!» — Фриц с улыбкой вспоминает этот случай и продолжает удивляться: а куда же с танка делся экипаж? На броне он один оказался. Не рискнул нырять в тучу пыли, чтобы раздавленным быть, стал ждать, на удачу надеясь.

И тут ветер подул боковой, и Фриц разглядел, что танков армада топчет ниву созревшей пшеницы.

Он тут же с брони соскочил и в сторону, что было духу, пустился и чуть на трассу курсового пулемета не нарвался! И внезапно упал, теряя сознание…

«Скорей всего, что наши отошли для перегруппировки сил», — успокоил себя и с облегчением почувствовал, что рана, неосторожно потревоженная русскими, тоже успокаиваться стала. И он опять ушел в забытье, убаюканный жалобным стоном машины, ползущей на скорости малой.

В таком состоянии ехал какое-то время, пока в ноздри ему не вошел отрезвляющий запах недавнего боя: смрадный запах горящей резины, смазки, запах взрывчатки и сгоревшего пороха. К этой мешанине запахов, которую лучше назвать вонью, четко примешивался запах мяса горелого и запах крови.

И Фриц открыл глаза:

— О Готт! — у него невольно вырвалось, когда перед ним развернулось пространство большое, как степь, уставленное танками в стихийном беспорядке. И он узнал «пантер» своих и «тигров». Узнал и «фердинандов», в растоптанном кустарнике застывших.