Золото - читать онлайн книгу. Автор: Борис Полевой cтр.№ 59

Конвоир, тот самый немец, что ударил Мусю, действительно спокойно сидел на пеньке, положив рядом две гранаты с длинными деревянными ручками. На коленях у него лежал автомат. Изредка взглядывая близорукими глазами на женщин, он старательно строгал перочинным ножом какую-то щепочку.

Постепенно выйдя из состояния тяжелой апатии, Муся с любопытством, которое не могли побороть ни страх, ни гадливость, внушаемые ей этим эсэсовцем, стала наблюдать за ним.

Он выстрогал щепочку, огладил ее полукруглый кончик лезвием ножа, пополировал о сукно штанов, неторопливо убрал ножик в замшевый чехольчик, сунул в карман куртки, а щепочкой стал ковырять в ухе. Поковыряет, понюхает кончик, вытрет о штаны и опять лезет в ухо. Он весь ушел в это занятие, и вид у него был такой, какой бывает у человека, оставшегося наедине с самим собой.

— Ишь, и за людей, должно быть, нас не считает, — сказала за спиной Муси Матрена Никитична.

— Сам-то он человек, что ли? — ответил густой, низкий женский голос, и кто-то смачно сплюнул.

Девушка оглянулась.

Матрена Никитична сидела на своем мешке, окруженная группой женщин, и рядом с ней — толстая железнодорожница.

— Эх, налетели бы партизаны! Они б ему ухи проковыряли! — вздохнул кто-то.

— А они здесь есть? — оживилась Матрена Никитична.

— Есть, да не про нашу честь.

— А где они? Много их?

— А кто их в лесу считал! Стало быть, много, раз фашист лютует… Сёла вон, как лесосеку какую, выжигает.

— Вдоль большаков да шоссеек чуть что не крепости строят. Для красоты, что ль?

— Вот бы кто гукнул им, партизанам: дескать, томятся бабы, как ягода в крынке, — усмехнулась железнодорожница.

Эта немолодая полная женщина особенно приглянулась Матрене Никитичне и своим сердитым спокойствием, и зорким взглядом маленьких, заплывших глазок, которые точно всё что-то искали, и особенно тем, что поглядывала ока на конвоира без страха и даже с усмешкой.

Неслышно сеял мелкий дождь. Порывистый ветер холодил промокшую одежду. Сырость прохватывала до костей. Женщины шепотом передавали слухи о партизанских делах, и во всех их рассказах звучала надежда, что партизаны нагрянут, выручат, спасут от смерти или вражеского надругательства.

Матрена Никитична не разделяла этой самоуспокаивающей надежды. Не так-то все просто! Сидя на своем мешке, она не забывала о его содержимом, и деятельный мозг колхозной активистки неустанно бился над тем, как спасти или, в крайнем случае, хотя бы спрятать ценности.

«Отвлечь внимание конвойного и зарыть мешок вот тут, в мягком зеленом мху? Не годится, увидит… Незаметно оставить в кустах, когда погонят в путь? Или, может быть, безопаснее уже в пути бросить куда-нибудь под приметный куст, а потом вернуться?»

Все эти проекты она браковала, но тотчас же начинала обдумывать новые.

— Ну, а ежели б случилось бежать, как их найти, партизан-то? — спросила она железнодорожницу.

— Кабы я знала, так бы я тут и сидела с вами, как мухомор под елкой! — насмешливо фыркнула та.

— А ты, милушка, встань, ладошки ко рту приложи да покричи: «Партизаны, ау, где вы?» — насмешливо прозвучал за спиной Матрены Никитичны дребезжащий тенорок.

Женщина вздрогнула и оглянулась. Позади нее стоял седой кривой старикашка со сморщенным, как высохший гриб, лицом — единственный мужчина в этой большой толпе полонянок.

Матрена Никитична приметила его сразу же, как только очутилась здесь. Одет он был в поношенную куртку железнодорожника, на голове — форменная выгоревшая фуражка с захватанным козырьком. «Вот, пожалуй, стоит с кем пошептаться насчет побега», — подумалось ей тогда. Но старичок сидел под кустом, глубоко засунув руки в рукава, свернувшись, как еж, и, казалось, дремал. Большая фуражка была надвинута на уши, как бабий чепец. Выглядел он таким нахохленным и беспомощным, что Рубцова, понаблюдав за ним, отказалась от своей мысли.

Теперь он незаметно возник за спиной собеседниц, и его единственный глаз, узкий, по-кошачьи зеленый, смотрел на них с затаенной недоброй хитрецой. В левом углу рта у него темнело коричневое никотиновое пятнышко. От старика густо несло табаком. Запах этот, напомнивший Матрене Никитичне мужа, заядлого курильщика, как-то, вопреки всему, расположил ее к незнакомцу.

Она покосилась на эсэсовца. Тот кончил ковырять в ушах и занялся своими ногтями.

— Эх, знать бы, где эти партизаны, как пройти к ним! — сказала Матрена Никитична, косясь на старика, который, как ей казалось теперь, был не так-то уж прост и беспомощен.

— А кто ж их ведает? — задребезжал тенорок кривого, его единственный зеленый глаз впился в Рубцову. — А тебе на что они, милушка? Что, ай мужик с ними по лесам лазит иль дело к ним есть какое?

От недоброго взгляда старика женщине стало почему-то не по себе. Она не ответила. Старик опять свернулся, как еж, под можжевеловым кустом, еще глубже напялил фуражку на уши и, как послышалось Матрене Никитичне, даже стал тоненько, с присвистом, похрапывать. Но, неожиданно повернувшись, она уловила на себе изучающий взгляд его прищуренного глаза.

Нет, с кривым каши не сваришь, его остерегаться надо, решила она и придвинула свой мешок к толстой железнодорожнице. Не упоминая больше о партизанах, она стала тихонько убеждать ту попробовать организовать побег. Судьба их всех и без гадалки ясна. Так что ж, и сидеть ждать? Лучше уж напасть вон на этого очкаря, а потом бежать разом врассыпную. Конечно, кое-кто и голову сложит, но остальные спасутся…

— С голыми руками на автомат? — усмехнулась железнодорожница. — А у него вон еще и гранаты. Бросит — и нет никого, куча лому.

Солдат чистил ногти, старательно обкусывая заусенцы.

— Да лучше уж от гранаты помереть, чем как скоту на бойне!

Матрена Никитична отвернулась от железнодорожницы и подвинулась к Мусе. Девушка совсем оправилась. Она искоса посматривала на охранника, занятого своим туалетом. Под левым глазом у нее наливался синяк. Матрена Никитична ласково окликнула девушку. Муся не сразу отозвалась.

— Прикосновение гадины отвратительно, но не может оскорбить человека, — сказала она, отвечая на какую-то свою мысль. — Гадину, если можно, следует раздавить, сердиться на нее смешно, глупо.

— Раздавить, но с умом. От гадючьего яда помереть — не велико геройство, — ответила Рубцова, радуясь, что ее спутница рассуждает уже спокойно.

Железнодорожница, покосившись на Мусю, спросила у Матрены Никитичны:

— Эх, подружки, пошли?… Эта с тобои, что ли?

— Со мной, не стесняйся.

— Я стесняться не умею! — Толстуха развалялась на земле в самой безмятежной позе. — Я вот о чем. Просто так вот, как курам от ястреба, разлететься нельзя. Не выйдет. Тут, бабоньки, нужно что-то придумать, чтоб он шум поднять не успел, подмогу с поля не вызвал. Их ведь там, поди, немало в засадах схоронилось… Вот заманить бы этого сюда да навалиться б на него всем общим собранием, чтоб он и стрельнуть не успел…